live124578

32. Часто, молясь, просил я, чтобы исполнилось то, что казалось мне благом, и, неразумно упорствуя в прошении, силой понуждал волю Божию, а не предавал [себя] Богу, чтобы Он домостроительно устроил [все], поскольку Он лучше меня ведает, что мне полезно. Однако, получив [просимое], я затем сильно мучился из-за того, что не уповал на волю Божию, ибо [обретенная вещь] обманывала мои ожидания. Евагрий Понтийский "Слово о молитве" http://www.hesychasm.ru/library/evagri/txt1.htm

Один монах посадил оливковое деревце и стал молиться: «Господи, пошли моему деревцу дождь». И Господь послал на землю дождь. Деревце напиталось влагой, а монах продолжал молиться: «А теперь, Господь, я прошу послать много солнышка — моему деревцу нужно тепло». И Господь посылал солнце. Дерево росло. Монах продолжал за него молиться: «Господь, пошли небольшой мороз, чтобы укрепить корни и ветви». Господь послал мороз и …. дерево погибло. Монах очень расстроился. Он пошел к другому монаху, чтобы рассказать свою историю и поделиться печалью.
«У меня тоже есть оливковое деревце, смотри» — ответил другой монах. Его дерево прекрасно выросло. «Но я молился по-другому. Я сказал Богу, что Он — Творец этого деревца и лучше знает, что для него нужно. Я просто просил Бога позаботиться о нем, и Он это делает».

Оригинал взят у v1adis1av в О вреде огурцов

"Русские своих архиереев совсем не знают". И это было сказано сто с лишним лет тому назад. А что же тогда сказать о нынешних русских, вернее, советских?.. Эти не то чтобы архиереев не знают, они порой не подозревают о самом существовании архиерейского сана.
Лесков с горечью писал о вынужденной изоляции, в которой находились епископы в его время. А что же сказать о нынешних временах, когда изоляция эта стократно усилилась? Да к тому же она сопровождается двойственностью положения: с одной стороны — почитание верующего народа и подобострастие духовенства, а с другой — равнодушие, а то и враждебность со стороны нецерковных сограждан, которые составляют подавляющее большинство.
Не без "страха и трепета" я приступаю к изображению тех, "кто дух воздымает в превыспренные". И тут единственное мое преимущество перед великим предшественником (наличие священного сана) решительно превращается в свою противоположность. Как сказал мой любимый поэт, современник Лескова —
Ходить бывает склизко
По камешкам иным...


И все же, преодолевая "страх и трепет", начну эту главу со старинного народного анекдота. Как на некое косвенное оправдание своей фривольности, сошлюсь на то, что один из самых видных наших иерархов — Митрополит Ленинградский Никодим (Ротов) анекдот этот весьма ценил и частенько рассказывал.
Итак, преддверие Рая. Тут толпятся души многочисленных праведников, которых не весьма спешно туда пропускают. И вдруг слышится благолепное пение, к вратам приближается торжественная процессия — на пышном одре в Рай несут почившего архиерея...
Некий простолюдин, которому вместе со всею толпою приходится посторониться, в сердцах говорит Апостолу Петру:
— И у вас тут справедливости нет... Как архиереям на земле почет, так и тут их вносят без всякой очереди...
— Знал бы, что говоришь, — отвечает ему Апостол. — Из вашего брата каждый второй в Рай попадает, а из них — один на тысячу...


Некий архипастырь был назначен на новую кафедру. Первая служба его в соборе была всенощная. И, как на зло, клирики вышли встречать нового Владыку несколько позже того момента, когда он прибыл. Архиерей вошел в Алтарь в раздраженном состоянии и немедленно приказал всем от настоятеля и до последнего пономаря выйти на солею и сделать по двадцать земных поклонов. Те повиновались...
Молящиеся, увидев, что духовенство бьет земные поклоны, тоже принялись всей церковью кланяться... Когда исполнилось требуемое число, клирики вернулись в Алтарь, а прихожане все продолжали кланяться, да так, что остановить их не было никакой возможности, и всенощная началась с опозданием чуть ли не в полчаса.


Мне рассказывали, что в пятидесятых годах в городе Запорожье был весьма строгий Владыка по имени Андрей. Тогда на Украине все священнослужители ходили только в рясах. И вот в Запорожье произошел такой забавный случай. Некий священник, идучи по улице в рясе и с крестом, нос к носу столкнулся со своим Владыкой, который, как на зло, шел в гражданском костюме. Батюшка на мгновение растерялся — подходить ли в таком случае под благословение?.. Чтобы замять неловкость, архиерей сам поспешно схватил его за руку и сказал:
— Здравствуйте, отец Василий.
Наблюдавший эту сцену горожанин сделал ему замечание:
— Как не стыдно? Старый человек, а батюшку, как положено, поприветствовать не можешь — взял бы благословение!..


Некий Митрополит при посещении прихода обнаружил у батюшки в Алтаре одиннадцать камилавок — всех цветов. (Обычно этот бархатный головной убор бывает лилового, синего или красного цвета.) А тут — такое многообразие. Владыка полюбовался камилавками и, указавши на белую, распорядился:
— В этой не служи.
(Ибо белая камилавка весьма напоминает митрополичий клобук.)


Вот рассказ покойного Тверского Митрополита Алексия. На Пасхальной седмице ему довелось служить в небольшом сельском храме. Его облачили, и он восседал посреди церкви на возвышении. Псаломщик в это время должен был петь пасхальные часы, которые начинаются с тропаря "Христос воскресе из мертвых..." Однако же пение не начиналось, тогда Владыка со своего места решился подсказать псаломщику первые слова и, глядя на него, потихоньку запел:
— Христос воскресе...
Псаломщик не понял, что это подсказка, и громко, на весь храм ответил архиерею:
— Воистину воскресе!


Некий архиерей погожим летним утром ехал по пределам своей епархии. Издали он увидел сельский храм и приказал шоферу свернуть. Церковь оказалась открытой, там стоял гроб, а священник совершал заупокойную литургию. Владыка вошел в Алтарь, благословил настоятеля и стал дожидаться окончания службы. При этом он с удивлением заметил, что по случаю жаркой погоды батюшка служил в резиновых пляжных тапочках, т.н. "вьетнамках". Когда литургия отошла, архиерей сделал по этому поводу замечание. Находчивый клирик отвечал так:
— Владыка, а я сколько икон и картин помню, всегда у Спасителя и у апостолов пальчики на ногах видно...


Секретарь епископа одной отдаленной епархии рассказывал, как он со своим Владыкой посещал некий сельский приход. Телеграмма об их приезде, как видно, не дошла. Выйдя из машины, архиерей со своей свитой обнаружил запертый храм. После чего все направились к церковному дому, который тоже был заперт, но изнутри. Стучались довольно долго... Наконец, послышались шаги босых ног по дощатому полу. Дверь распахнулась, и в проеме появилась фигура батюшки в одних трусах. Спросонья он некоторое время с удивлением глядел на прибывших... Когда же он сообразил, кто перед ним стоит, глаза его округлились и он истошным голосом завопил:
— Машка!.. Тревога!.. Архиерей приехал!..


Вообще же архиерейское богослужение, когда есть хороший протодиакон, когда слаженно поет хор, само по себе весьма впечатляет. Недаром предание гласит, что послы Святого князя Владимира, побывавши на богослужении в константинопольском храме Софии, не могли после этого опомниться. Если принять это за истинное происшествие, то можно утверждать, что русские предпочли Православие, именно восточный обряд — за красоту.
Сейчас торжественность и стройность — увы! — идет на убыль, но в монастырях и в некоторых соборах все еще можно увидеть архиерейскую службу во всем блеске и великолепии. Не перевелись еще и своеобразные церковные эстеты. Один из них, помнится, говорит другому во время каждения на литургии:
— Чувствуешь, как запах этого ладана подходит к мелодии этой "херувимской"?..


Однако же вернемся к теме "и даждь". Это "и даждь" относится к весьма старинной русской традиции. Во времена, когда я еще не был знаком с реальной жизнью приходов и епархий, я по наивности спросил одного батюшку:
— А все ли архиереи, служа на приходах, "берут"?
Батюшка мой призадумался, улыбнулся и сказал:
— Ну, может быть, Святитель Иоасаф Белгородский не брал...


Читатель, не суди строго архиереев за то, что они соблюдают старинную традицию "и даждь"... У епископов наших жизнь совсем особенная. Я, например, знаю Владыку, который каждому из своих ставленников за свой собственный счет шьет подрясник. Покойный Митрополит Иоанн в Ярославле всем своим прислужникам давал деньги на свадьбу...
Вот вполне достоверная история из недавнего времени. В некоей епархии неподалеку от Москвы был лютый уполномоченный совета по делам религий. Он не скрывал своего враждебного отношения к Церкви и не позволял епископу ни рукополагать новых клириков, ни совершать необходимые перемещения, словом, всячески мешал и чинил препятствия.
Но в эту самую епархию был назначен новый архиерей — весьма разумный, обходительный и дипломатичный. Новый Владыка сразу оценил обстановку и предложил строгому уполномоченному совершить совместную поездку по городам епархии. Тот согласился.
В одном месте духовенство приняло их весьма гостеприимно, в другом, в третьем... Обеды с коньяком, чаепития... Словом, к концу поездки уполномоченный утратил свою суровость и вернулся в областной центр куда более сговорчивым. А тут, как нарочно, дали ему новую квартиру, и Владыка предложил отделать ее за счет епархиальных средств. Положили дубовый паркет, наклеили заграничные обои... И через несколько месяцев архиерей делал в епархии все, что хотел, — никаких препятствий со стороны уполномоченного не было.


Вообще же, рассказывают, Владыка Антоний (Храповицкий) был весьма остер на язык. Как-то спросили его мнения по поводу сомнительной с православной точки зрения книги о. Павла Флоренского "Столп и утверждение Истины". Митрополит ответствовал словами 103 псалма:
— Сие море великое и пространное, тамо гади, ихже несть числа...
Во время гражданской войны, будучи в Крыму, Владыка Антоний посетил генерала Врангеля. (Тут надобно заметить, что в те далекие времена митрополитов, т.е. таких архиереев, которые носят белый клобук, можно было бы перечесть по пальцам одной руки.)
Адъютант главнокомандующего был, как видно, не семи пядей во лбу, а потому почтительно осведомился у прибывшего иерарха:
— Как прикажете доложить?
— Скажи генералу, — невозмутимо отвечал Митрополит, — пришла Марь Иванна в белой шляпке...


Самыми бедными епархиями на территории страны по праву считаются прибалтийские. Церквей открытых там много, ибо гонений двадцатых и тридцатых годов не было, но православных среди местного населения весьма мало. Литовцев и латышей православных почти нет, есть какое-то число только среди эстонцев. Однако же о них выразительно отозвался один русский священник, долгие годы служивший в Таллинской епархии:
— Протестанты восточного обряда.


После архиерейского служения на приходе обыкновенно бывает для гостей обед. Если епископ по характеру живой и нечванливый, обед может проходить и весьма оживленно. Рассказывали мне об одном курьезном случае за подобной трапезой. Когда уже выпили за здоровье Владыки, один из батюшек, отличавшийся непосредственностью, вдруг сказал:
— Давайте выпьем за мою матушку... Очень я ее люблю...


Непосредственность клириков может простираться и много далее. Мне рассказывали, как архиерей обедал у одного священнослужителя, человека довольно молодого, отца двоих детей. Владыка в шутливом тоне заговорил с хозяином на ту тему, что у них с матушкой могут быть и еще дети. Хозяин встал из-за стола, приблизился к архиерею, сложил руки лодочкой и совершенно серьезно сказал:
— Благословите зачать...
И тут уж Владыка не знал, куда деваться...


А вот довольно известный анекдот, связанный с приемом архиерея. Некие клирики угощали своего Владыку обедом. Но при этом им кто-то дал знать, что епископ в рот не берет спиртного и терпеть не может пьющих. Тогда батюшки решились на такую хитрость. На скатерть не было поставлено ни одной бутылки, все они поместились под столом таким образом, чтобы обедающие могли потихоньку наливать себе в стаканы.
И вот архиерей появился у накрытого стола. Он сразу же все заметил, но в первые минуты виду не подал. Клирики пропели "Отче наш" и, как полагается в таких случаях, — "Преосвященнейший Владыка, благослови".
— Христе Боже, благослови ястие, — с этими словами архиерей широким жестом перекрестил накрытый стол.
Тут он сделал паузу, левой рукой приподнял край скатерти, а правой благословил пространство под нею и закончил:
— ...и питие рабом Твоим...

А вот история более реалистическая. Некий епископ со своим протодиаконом пришел на обед к одному из священников. Уселись за стол. Батюшка с подобострастием произносит:
— Владыка, благословите по первой...
Выпили, закусили...
Хозяин снова наполнил рюмки.
— Владыка,благословите по второй...
Еще раз выпили.
Батюшка опять:
— Владыка, благословите по третьей...
Тут епископ посмотрел на протодиакона и говорит:
— Пойдем отсюда, отец. Здесь — считают.


Некий правящий архиерей во время обеда в назидание своим клирикам прочел подлинное письмо, полученное им с одного из приходов:
"Дорогой владыка! Сейчас идет Петровский пост, а у нашего батюшки по бороде течет мороженое. Что нам делать?"
(Я на свой вкус ответил бы так: "Прежде всего вытереть батюшке бороду".)


Вот дословная цитата еще из одного письма, которое получил в недавнее время правящий архиерей:
"Дорогой Владыка! Наш батюшка все время удит рыбу. Мы знаем, что апостолы тоже ловили рыбу, но они ловили ее сетями, а на уду ловит диавол. Нас это вводит в смущение".


В некоей епархии священник после долголетнего служения на приходе был переведен на другое место. Указ об этом ему вручал секретарь Владыки. Батюшка, который не чувствовал за собою никакой вины, потребовал объяснений. Секретарь указал на висящий портрет правящего архиерея и проговорил:
— Это вот чья воля.
Тогда священник указал ему на икону Спасителя и молвил:
— А вы бы вот Чью волю исполняли.


Один священник, некоторое время служивший в Архангельской епархии, сам рассказывал о себе такую историю. Как-то он пришел к своему епископу. Владыка принял его по-домашнему, сам угощал и, в частности, вынул из холодильника семгу и отрезал для гостя несколько кусочков. Батюшка съел это с аппетитом и сказал:
— Очень вкусно. Владыка, а нельзя мне еще немножко?..
Владыка отрезал ему еще.
Священник съел это и уже вовсе насытился. После того он сказал:
— Владыка, ведь вам еще семги принесут... Отдайте мне то, что у вас осталось...
Архиерей безропотно завернул в бумагу последнюю часть рыбины и подал батюшке с такими словами:
— Скромности в тебе мало...


Некий только что поставленный епископ был отправлен на послушание в Дамаск, как представитель Патриарха Московского при Антиохийском Первосвятителе. Не успел он там пробыть и нескольких месяцев, как на Ближнем Востоке разразилась очередная война. Владыка немедленно сел в самолет и прибыл в Москву. Когда же Патриарх выразил ему свое неудовольствие по случаю самовольного возвращения, епископ отвечал ему буквально следующими словами:
— Ваше Святейшество, ведь пуля — дура. Она не разбирает, кто араб, кто еврей, а кто — русский архиерей.


Алма-атинский Митрополит Иосиф (Чернов) как-то прогуливался возле своего дома. К нему подошла маленькая девочка и сказала:
— Дедушка, а я что знаю...
— Что же ты знаешь, детка?
— А человек произошел от обезьяны...
— Неужели?.. Ну, ладно... А как твою маму зовут?
— Наташа.
— Ну, хорошо. Кланяйся своей Наталье Обезьяновне...
— Моя мама — не обезьяновна!..
— Как же не обезьяновна? Если человек произошел от обезьяны, значит и она — обезьяновна.
— Нет, нет! Моя мама — не обезьяновна! Нет!
На том разговор и закончился.


Знаменитый Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) гулял по какому-то садику, где играли дети. Был он, разумеется, в рясе и клобуке. Владыку увидел милиционер и буквально набросился на него:
— Гражданин, почему вы тут гуляете в таком виде?.. Здесь же дети! Подумайте, какой вы им пример подаете?..
Владыка отвечал:
— А по-вашему так: если бы я нацепил кобуру с пистолетом, это было бы для них лучшим примером?..


Я когда-то заметил некую сообразность, некое соответствие между возглавителями советского государства и современными им первоиерархами Русской Православной Церкви. Патриарх Тихон был достойным партнером Ленина, Митрополит (Патриарх) Сергий — соответствовал Сталину, Патриарх брежневских времен — Пимен вполне может быть наименован "застойным"... Эта закономерность не распространяется лишь на Патриарха Алексия I, первосвятительство которого началось при Сталине, продолжалось при Хрущеве и окончилось уже при Брежневе. Дворянин хорошего рода, лицеист, он никогда не стремился к высшим должностям, но обстоятельства складывались таким образом, что он, сам не домогаясь этого, возвышался и возвышался... Когда он был избран на Первосвятительский престол, ему было уже 68 лет, и более молодые претенденты полагали, что Святейший не протянет особенно долго. Однако же Бог распорядился таким образом, что Патриарх Алексий дожил до 93 лет, а все его завистники умерли гораздо раньше.


Вот подлинный рассказ Патриарха Алексия.
— В сороковых годах был у меня в соборе ключарь — ужасный карьерист. А тут сразу же после окончания войны мы отправились с паломничеством в Святую Землю. Улетали мы на самолете... И вот я сижу возле иллюминатора и смотрю на провожающих... А среди них стоит этот ключарь, и вдруг я вижу, что он делает какие-то движения руками, что-то мне показывает... Как будто изображает геометрическую фигуру — ромб... Я ничего не понял, но на всякий случай жестом послал ему благословение... Когда же мы вернулись из паломничества, я вдруг вижу, что он служит с палицей... Я спрашиваю: "Кто же вас наградил?" А он говорит: "Вы сами, Ваше Святейшество". — "Как? — говорю. — Когда?" — "А помните, вы в самолете сидели, а я на аэродроме стоял и еще руками вам ромб изобразил... А вы меня из окошечка благословили..." А палица-то — ромбовидная...


Однажды к Патриарху Алексию обратились с просьбой удалить за штат московского священника.
— А почему его надо увольнять? — спросил Святейший.
— Он очень старый...
— А я? — спросил Патриарх.
На этом разговор был окончен.


Архиепископ Киприан в бытность свою управляющим делами Патриархии всякий раз сопровождал Святейшего Алексия, когда тот бывал зван на официальные кремлевские приемы. Там всегда происходило одно и то же: к Святейшему приближался Ворошилов и пел тропарь перенесению мощей Святителя Николая: "Приспе день светлого торжества, град Барский радуется..." (Тропарь он помнил с детства, ибо тогда пел в хоре Никольского храма.) Эта повторяющаяся сцена была тем забавнее, что оба они — и Патриарх и Ворошилов — были уже дряхлые и почти глухие...


Скончался Патриарх Алексий 17 апреля 1970 года, в ночь под Лазареву Субботу. Я хорошо запомнил рассказ о том, как прошли его последние минуты. Святейший укладывался спать и уже сидел на своей кровати. Перед ним стоял его секретарь Д.А.Остапов. Вдруг Патриарх снял с себя образок, который всегда носил на теле. (Эту иконку Д.А. когда-то привез ему в ссылку.) Сняв образок, он протянул его Остапову и сказал:
— Возьми...
— Как? — удивился тот. — Зачем?
— Он мне уже не нужен, — проговорил Патриарх. — Вот идут архимандриты меня встречать...
И тут он стал называть имена уже покойных священнослужителей.
Его уложили и тут же вызвали "скорую помощь".
Все это происходило в Переделкине, и машина из "кремлевской" кунцевской больницы примчалась через 11 минут... Однако врачам тут уже было делать нечего.


Про покойного Патриарха Пимена Владыка Киприан говорил:
— Он — церковник до мозга костей.
По этой причине Святейший в высокой степени обладал своеобразным сословным юмором.
В бытность его Митрополитом Крутицким служил он в одной московской церкви. Там был диакон, как видно, только что принявший сан и по этой причине чрезвычайно затягивающий службу. Когда же он вместе с народом запел Символ веры, Владыка Пимен без всякой улыбки спросил настоятеля храма:
— А у вас в Алтаре есть раскладушка?
— Нет, Владыка, — растерялся батюшка.
— Жаль... Я бы поспал, пока он поет "Верую"...


Как-то такое Митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен прибыл в московскую гостиницу "Украина". Швейцар помог иерарху снять зимнюю рясу и принял из его руки епископский посох. Но при этом то ли от почтительности, то ли по небрежности посох уронил, да так, что при падении от трости отлетел набалдашник. Швейцар в смущении поднял то и другое и сказал Митрополиту:
— Прости, батюшка... Клюшку твою сломал...
— Какую клюшку?! — взъярился архиерей. — Что я тебе — хоккеист?!


В день ангела Святейшего Патриарха Пимена пришли поздравить многочисленные клирики. Каждый из них преподносил имениннику просфору. Один из батюшек решил выделиться и подал Патриарху просфору размером с кастрюлю. Святейший принял ее, благоговейно приложился к изображению креста, а потом вернул поздравлявшему с такими словами:
— А теперь, батюшка, съешьте-ка ее!..


Один из клириков патриаршего собора был художником-любителем. По договоренности с настоятелем и старостой он написал над дверями, через которые ходил Патриарх, икону Святителя Московского Алексия, чьи мощи почивают в этом соборе. Когда икона была готова, ее решили продемонстрировать Святейшему. Когда он приблизился к дверям, ему указали наверх:
— Вот, Ваше Святейшество, написали нам икону Святителя Алексия...
Патриарх взглянул и проговорил:
— Кто же это такого деда Мороза нарисовал?..


А вот самый последний анекдот, связанный с именем Патриарха Пимена. (Это произошло недели за две до его кончины, в апреле 1990 года.) В Чистый переулок, в здание Патриархии, пришел деловитый мужчина и обратился к секретарше:
— Могу я видеть Всевышнего?
(Он, конечно, имел в виду "Святейшего", т.е. Патриарха. Секретарша, разумеется, это поняла и отвечала ему по существу дела, а потому диалог их с богословской точки зрения получился совершенно удивительный. Всевышним мы именуем Самого Бога.)
— Могу я видеть Всевышнего?
— Он плохо себя чувствует, — отвечала секретарша.
— А есть у него заместитель по хозяйственной части?
— Есть, — отвечала секретарша и указала посетителю путь в хозяйственное управление.


По сложившейся в храме на Ордынке традиции регент правого хора Н.В.Матвеев два раза в году устраивал себе нечто вроде бенефиса. 8 ноября его хор пел "литургию П.И.Чайковского", а в марте — "всенощную Рахманинова". Я вовсе не поклонник этой псевдодуховной музыки, да и Владыка Киприан был почти тех же мыслей. Но в семидесятые годы это были события, так сказать, в жизни "музыкальной Москвы". На Ордынку приходила "вся консерватория". Нашествиями этими простые наши прихожанки бывали чрезвычайно недовольны. Глядя на множество неверующих людей, старушки неприязненно говорили:
— Опять Рахман поет...
(Это — на всенощной Рахманинова.)
Так вот на этих самых богослужениях Владыка Киприан говорил особого рода проповеди, рассчитанные на гостей — московских интеллигентов, музыкантов и меломанов. А поскольку среди них, разумеется, преобладали лица определенной национальности, я как-то сказал Владыке:
— Знаете, к какому жанру принадлежат ваши проповеди в такие дни?
— К какому же? — спросил он.
— Это — особый жанр: "Рече архиерей ко пришедшим к нему иудеем..."
(Тут требуется пояснение. Очень многие евангельские тексты, которые читаются на богослужении, начинаются такими словами : "Рече Господь ко пришедшим к Нему иудеем...")


Владыка Иоанн болел тогда серьезно и очень долго. Он перенес четыре операции и четыре месяца пробыл в больнице. Впоследствии мне стали известны некоторые умилительные подробности. Когда Митрополита увезли в больницу и об этом было объявлено в соборе — плакали все: настоятель о. Борис Старк, и батюшки, и прихожане... Так со слезами и молились об его исцелении.
Несколько лет спустя я сказал Митрополиту:
— Владыка, а ведь вас тогда, в восьмидесятом году, отмолили.
— Я знаю, что отмолили, — отвечал он.
А потом улыбнулся и добавил:
— Только уж очень долго отмаливали.


В мае того же восьмидесятого года я сидел у уполномоченного совета по делам религии по Ярославской области. Он только что вручил мне так называемую справку о регистрации и теперь напутствовал, призывал неукоснительно соблюдать законодательство о культах. В это самое время дверь его кабинета распахнулась и на пороге возникла внушительная фигура Митрополита Иоанна. Мы с уполномоченным поднялись, я стал прощаться и, как помнится, произнес такую фразу:
— За мною идет Сильнейший меня... (Мк. 1, 7).
Митрополит улыбнулся и глазами дал мне понять, что слова мои оценил по достоинству.


В годы святительства Митрополита Иоанна в самом ярославском епархиальном управлении была какая-то располагающая атмосфера. Бывало, все двери — настежь... Вот появляется высокая фигура Владыки, он широко раскидывает руки, улыбается и раздельно произносит:
— До-ро-гой о-тец Ми-ха-ил...


Я помню, в те годы были и недовольные. Кое-кто жаждал большего порядка в епархиальных делах, кто-то тосковал по "твердой руке". А я тогда говорил этим людям:
— Подождите. Придет время, добром помянете и порядки эти, и самого Владыку Иоанна.


К Митрополиту можно было попасть в любой день и в любой час. Помню только один случай, когда двери его были закрыты — к нему рвалась группа разъяренных женщин с требованием вернуть в их храм только что переведенного от них батюшку. Секретарша объявила им, что Митрополит болен, а мне успела шепнуть, что меня он, конечно, примет.
Я нашел его на втором этаже епархиального дома, в просторной зале, которая служила и столовой и гостиной. Он меня благословил и, слегка смущаясь, промолвил:
— Я здесь скрываюсь от женщин.
Я сказал:
— Для монаха это — вполне достойное делание.
В ответ он разразился своим громким смехом, с раздельными "ха-ха-ха-ха"...


Вспоминаются мне ежегодные обеды на день Ангела Владыки. Нельзя сказать, чтобы столы у него были изысканны, но зато атмосфера царила самая непринужденная. Непременно приглашались соборные певчие, которые к концу застолья пели уже не столько духовные гимны, сколько любимые Митрополитом романсы.
И еще одна непременная деталь. Секретарь Владыки покойный отец Г.К., который несколько лет служил в Грузии, всякий раз пел по-грузински "многая лета".
Как-то я заметил вслух:
— Это мы слышим по-грузински. "Многая лета" — на славянском языке. А кто знает, как будет "многая лета" на русском?
И, помолчав, я добавил:
— По-русски "многая лета" звучит так: прокурор добавит.
Соседи мои засмеялись, а один батюшка предложил:
— А вы так и спойте: "прокурор добавит, прокурор добавит, прокурор добавит..."
— Достаточно того, что я это произнес, — отвечал я ему.


Всякий год на второй день Рождества Христова Владыка Иоанн устраивал у себя елки для детей своих сотрудников и сослужителей. Читались стихи, пелись песни, выступали все — от четырехлетних детей до маститых священнослужителей. И решительно все получали подарки. Первая такая елка состоялась в 1968 году, а последняя в 1985-м. И вот что любопытно, некоторые постоянные гости, которые на первые елки приходили еще детьми, в восьмидесятых годах приводили туда собственных своих чад.


В гостиной у Митрополита стоял большой круглый стол, на котором располагалась изумительная коллекция минералов, камни там были поразительно красивые. (Владыка много лет занимался петрографией.) Именно эта коллекция послужила причиной нашего с ним примечательного разговора.
Мне стало известно, что Митрополит благословил соборным певчим во время исполнения псалма "На реках вавилонских..." исключить последний, 9-й стих — "Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!"
Я как-то говорю ему:
— Владыка, вы исключили последние слова из псалма "На реках вавилонских"?
— Да, у меня их не поют. Мне это представляется проявлением расизма со стороны еврейского народа.
— Нет, Владыка, — говорю я, — тут дело совсем в другом. Вы жалеете не вавилонских младенцев, вам жалко камни, о которые их разбивают. У вас такая прекрасная коллекция, такие красивые минералы, и вдруг о них бьют каких-то младенцев...
Тут Митрополит мой стал смеяться, и смеялся он очень долго. Наконец, успокоившись, он спросил меня:
— А вы у себя эти слова не исключили?
— Нет, Владыка.
— Так... Ну, а если я вам это благословлю, вы их исключите?
И тут я смутился. С одной стороны, я псалом этот воспринимаю не буквально, а так, как учит Церковь — символически. (Мы должны разбить свои грехи о "камень" веры.) А с другой стороны, Митрополит был правящим архиереем, и проявить непослушание мне не хотелось. Колебания мои длились несколько секунд, после чего я ему сказал:
— Если вы мне благословите, я эти слова исключу... Но, Владыка, у меня псаломщица восьмидесяти с лишком лет, и она не исключит эти слова, даже если ей благословит это сам Святейший Патриарх со всем своим Синодом.
— Да, — отвечал Митрополит, — я это понимаю.


Владыка Иоанн не только был лоялен по отношению к советской власти, у него, как почти у всех интеллигентов его поколения, было некое романтическое отношение к самой революции. Как-то в разговоре со мною он с восхищением отозвался о поэме А.Блока "Двенадцать" и, в частности, высоко оценил самый факт появления Господа Иисуса в финале. На это я ему пересказал мнение отца Павла Флоренского, который в свое время замечательно разобрал поэму, определил ее жанр — "бесовидение в метель" и возвел генеалогию вещи к стихотворению Пушкина "Мчатся тучи, вьются тучи..." От себя же я добавил следующее:
— Всякое выведение Господа Иисуса Христа в изящной словесности суть явление антихриста. Сам Господь предупредил нас: "Итак, если скажут вам: "вот Он в пустыне" — не выходите; "вот Он в потаенных комнатах" — не верьте. Ибо как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого" (Мтф. 24, 26-27). Так что если вам скажут — "в белом венчике из роз" — не верьте. Это — антихрист.
Выслушав меня, Владыка простодушно заметил:
— Это вы меня озадачили.


По природе и по воспитанию своему Митрополит был настолько деликатен, что практически не мог никому сделать резкого замечания. Я вспоминаю, как явился по какому-то делу в собор. Шла Божественная литургия. Владыка не служил, а сидел в своем кресле справа от Престола. В то время, как диакон на амвоне читал Апостола, я и мой друг отец И.М. перекинулись несколькими словами. Услышав наши голоса, Владыка Иоанн произнес:
— Это не комильфо, чтобы батюшки в Алтаре разговаривали во время чтения Священного Писания.


Вот еще пример его добродушия. Ему доложили, что некий молодой священник, человек со странностями, не имеющий почти никаких наград, на своем приходе служит в митре. (Вообще-то говоря, это — серьезный проступок, и тот батюшка при преемнике Митрополита был за него наказан.)
Реакция же нашего старца была в своем роде замечательная.
— А какая у него митра? — спросил Митрополит. — С крестом наверху? Или с иконкой?
(Надо тут пояснить, что в то время в митре с крестом служил только Патриарх и митрополиты, а все прочие, в том числе и архиереи, в митрах с иконками.)
Владыке Иоанну отвечают:
— У него митра с иконкой.
— Ну, раз с иконкой, пусть себе служит...
Такова была устная резолюция.


Владыка Иоанн рассказывал о таком забавном происшествии, которое случилось с ним в бытность его Митрополитом Нью-Йоркским и Алеутским. Он шел по какой-то улице в Нью-Йорке. К нему подошел негр и сказал:
— Равви, я тоже верю в еврейского Бога. Мне очень хочется выпить. Дай мне, пожалуйста, четверть доллара.
(Тут надо напомнить, что по происхождению своему Владыка был из немцев, и семитского в его внешности не было решительно ничего.)
Просьба чернокожего рассмешила Митрополита, и он дал попрошайке пятьдесят центов.
Негр взглянул на монету и произнес:
— Равви, я у тебя просил четверть доллара, а ты мне дал пятьдесят центов... Может быть, ты тоже хочешь со мною выпить?


Мне вспоминаются рассказы Владыки Иоанна об уполномоченном совета по делам религии А.И.Степанове, который состоял на этой должности в Ташкенте в послевоенные годы. Епископом там был духовный отец нашего Владыки — будущий Митрополит Гурий (Егоров), а тогдашний отец Иоанн был его секретарем. Разумеется, исполняя подобное послушание, отец Иоанн вынужден был часто общаться с уполномоченным. У того была любопытная биография. Будучи офицером царской армии, он женился на кухарке, за что был подвергнут остракизму со стороны прочих офицеров своего полка, и в результате стал большевиком. Владыка Иоанн рассказывал, что у него были весьма явные симпатии к Церкви.
В те годы в Ташкенте некий благочестивый человек добивался открытия православного храма. И, в конце концов, он этого добился не без содействия уполномоченного. (Храм этот существует и по сию пору.) Однако же в то время средств на строительство полноценного церковного здания не было. По этой причине соорудили нечто вроде дворика под навесом, а алтарная часть была сделана на манер сцены и находилась под крышей. Учитывая теплый ташкентский климат, это было на первых порах вполне пригодное место для совершения богослужений. Затем стал вопрос о регистрации нового храма. И тут уполномоченный стал перед задачей, как его официально наименовать. Церковь? Это — не церковь. Молитвенный дом? Это даже еще и не дом... В конце концов, выход был найден, и новый приход был зарегистрирован в качестве "молитвенного павильона"... Богослужения начались, и через некоторое время у прихода оказалось достаточно средств, чтобы построить подобающее здание.


Как-то сидели мы в кабинете у Митрополита — он сам, его секретарь и я. Я рассказал им историю о том, как на обновленческом приходе "супруга" "архиерея" заявила: "Я — владычица" (смотри главу "Тихоновцы" и "обнагленцы"). Посмеялись. После этого секретарь Владыки выразил мнение, что давно пора ввести в Православной Церкви женатый епископат. Митрополит сказал:
— Этого нельзя допустить ни в коем случае. Именно по причине подобных "владычиц".
Действительно, представить себе, что в каждом архиерейском доме помимо самого владыки обитает и его законная "владычица" — жутковато...


Я бы вообще сказал про Митрополита Иоанна, что он был вовсе не столь наивен, сколь прост. Помнится, в нашем разговоре он сказал о ком-то:
— Хороший священник.
Потом подумал и добавил:
— В наше время нормальный — значит хороший.


Мой приятель отец А.К. — целибат. В свое время перед рукоположением он был пономарем в Ярославском соборе. Когда настало время принимать сан, он выразил желание остаться безбрачным. После этого Владыка Иоанн подверг его своеобразному испытанию. Он взял его с собою на один из приходов. А у тамошнего настоятеля были в то время три взрослые еще незамужние дочери весьма привлекательной наружности. После богослужения, как водится, состоялся обед. При этом Митрополит распорядился таким образом, чтобы приятель мой был посажен за столом против дочерей хозяина. Затем в продолжение трапезы Владыка на него посматривал, следил за тем, как тот реагирует на своих визави... А.К. испытание выдержал и вскоре принял священный сан без брака.


Помнится, были мы у него с одним батюшкой. Разговор зашел о наградах. Владыка говорит:
— А у вас, отец П., какая последняя награда?
Тот отвечает:
— Вы, Владыка, наградили меня набедренником.
— Ну, слава Тебе, Господи, — сказал Митрополит, — есть хоть чем наготу прикрыть...


Как-то я зашел в епархию случайно и был в гражданской одежде. Видеть Митрополита я не рассчитывал, но он сам вышел мне навстречу. Принимая от него благословение, я проговорил:
— Простите, Владыка, — "хитон не брачен".
На это он, не задумываясь, ответил словами тропаря из последования к Святому Причащению:
— Связан извержен будешь от ангелов.


Его бескорыстие и истинно евангельское отсутствие попечительности о завтрашнем дне в особенности проявилось в первые же дни после того, как Владыку Иоанна "вытолкнули на покой". Совершилось это как гром среди ясного неба. Формулировака синодального решения была оскорбительной — "по причине болезненного состояния". (Я слышал, будто это был прямой приказ впоследствии прославившегося своим либерализмом и фрондерством председателя совета по делам религий К.М.Харчева.) И тут выяснилось, что Митрополиту некуда выехать из епархиального дома — у него была лишь крошечная без всяких удобств квартирка в Переяславле, оставшаяся в наследство от сестры. В Синоде, естественно, никто и предположить ничего подобного не мог. Восемнадцать лет на ярославской кафедре и за такой срок, по лесковскому выражению, "не купил себе хибару и не возрастил тыкву"...
Местные власти, которые питали к Митрополиту неподдельное уважение — за его ученость, знание языков и иностранные связи, решили предоставить ему трехкомнатную квартиру в новом кирпичном доме. Но дом этот был не готов, и Владыке еще не один месяц пришлось прожить в бывшем своем кабинетике по соседству с крестовой церковью.
Епархиальное управление на этот срок обратилось в род коммунальной квартиры, на втором этаже жил новый правящий — архиепископ Платон, а внизу в двух комнатенках ютился наш добрейший Владыка. Как-то я зашел к нему туда и говорю:
— Теперь Ярославль по своему значению почти достиг уровня "православного Парижа".
Он спрашивает:
— Что вы имеете в виду?
— Как же, — говорю, — у нас теперь есть "двухсвятительское подворье". (Тут надо пояснить, что в Париже есть весьма знаменитое с двадцатых годов "Трехсвятительское подворье".)


Михаил Ардов. "МЕЛОЧИ АРХИ... ПРОТО... И ПРОСТО ИЕРЕЙСКОЙ ЖИЗНИ

Поверьте, что, может быть, ни в какой другой русской среде, особенно в среде так называемых "особ", вы не встретите такого процента людей светлых и вполне доброжелательных, как среди епископов, которые, к сожалению, большинству известны только с сухой, официальной их стороны.
Н.Лесков. Мелочи архиерейской жизни


В декабре 1979 года мой духовный отец архиепископ Киприан сказал мне:
— Поезжай в Ярославль, подай Митрополиту Иоанну прошение о рукоположении.
Этому предшествовали долгие наши с Владыкой Киприаном разговоры, в которых я убеждал его, что мне пора принимать священный сан, ибо вовсе невозможно стало заниматься постыдной в те годы литературной работой. Он все это слушал с пониманием, но я был его иподиаконом, и расставаться со мною ему не хотелось. Он надеялся, что ему, в конце концов, удастся самому рукоположить меня и что я буду служить в его храме на Большой Ордынке. Однако же тогдашний московский уполномоченный Плеханов при одном только упоминании моего имени замахал на Владыку руками. И вот, наконец, я получаю его благословение ехать к Митрополиту Иоанну.
На другой же день с самым ранним поездом я прибыл в Ярославль и без особенного труда отыскал епархиальное управление. (Надо сказать, там препротивный адрес — улица, как нарочно, была названа именем Емельяна Ярославского, который прославился своими кощунственными писаниями и был председателем "Союза воинствующих безбожников".) В управлении царила растерянность и уныние, ибо незадолго до этого Митрополит был отправлен в больницу. Тем не менее прошение мое приняли, и я в тот же день отбыл обратно в Москву.


Году в восемьдесят пятом или восемьдесят шестом, когда я уже был в сущем сане, мы разговорились о Митрополите Иоанне с архиепископом Киприаном. Между прочим, он мне сказал:
— Ты думаешь, я просто так тебя к нему направил? Это — самый интеллигентный архиерей нашей Церкви.
Митрополит Иоанн был не только весьма "интеллигентный архиерей", но это был человек с совершенно нетипичной для этого сана биографией. Нечто подобное можно найти лишь в жизнеописании приснопамятного архиепископа Луки (Войно-Ясенецкого).
Владыка Иоанн (в миру Константин Николаевич Вендланд) был выходцем не только из интеллигентской, но отчасти и аристократической среды — семья его была в родстве с Лермонтовыми. Уже в советское время К.Н.Вендланд блестяще окончил Ленинградский Горный институт и стал ученым геологом, наука сделалась его основной профессией вплоть до 1944 года. Биография Владыки Иоанна опубликована в "Журнале Московской Патриархии" (1989, № 12), о нем подробно писали многие светские издания. Но вот о чем я не видел конкретного упоминания в печати, так это о том, что с тридцатых годов геолог К.Н.Вендланд был монахом и священником так называемой "катакомбной Церкви". Надо сказать, что, глядя в восьмидесятых годах на осторожного, законопослушного ярославского архиерея, этого никак нельзя было бы предположить.


Я впервые увидел Владыку Иоанна в самом конце шестидесятых годов. Тогда он носил титул Митрополита Нью-Йоркского и Алеутского. Прибыв в очередной раз из-за океана, он остановился в гостинице "Россия" в Зарядье и пешком пришел помолиться в расположенный неподалеку храм на Большой Ордынке.
Облик Митрополита произвел на меня сильное впечатление. С одной стороны — величественность, высокий рост, длинная борода, с другой — простота, доступность, улыбчивость. Да и самый факт, что он ходил по Москве пешком... Ах, кто бы мне тогда шепнул, что именно от него я получу благодать священства!..


Владыка тогда только что вышел из больницы, и я был первым, кого он после этого рукоположил. Диаконская моя хиротония происходила в Вербное воскресение в крестовом храме во имя Святителя Иннокентия, Митрополита Московского. Затем всю Страстную я прослужил в кафедральном соборе. Настоятелем тогда был протоиерей Борис Старк — сама доброта, ум, аристократизм. В то памятное мне время атмосфера в соборе дышала благожелательностью и всеобщим дружелюбием.
Надо сказать, что Митрополит все еще оправлялся после болезни, в собор он не приходил, а служил у себя в крестовой церкви. По причине его слабости было решено, что в Пасхальную ночь он совершит лишь заутреню, а литургию будет служить позднюю — утром в Светлый День.
В Великую Субботу вечером, уже незадолго до начала полунощницы, Владыка Иоанн появился в Алтаре собора... Едва усевшись на свое кресло, он потребовал меня к себе.
Я почтительно приблизился.
— Отец Михаил, вы меня не подведете?
— Нет, Владыка... постараюсь не подвести...
— Хорошо... Тогда вашу священническую хиротонию мы совершим завтра же — на День Святой Пасхи...
Вот так произошло нечто невероятное — на Пасху рукоположений не бывает, но Господь судил мне принять благодать священства именно в этот светоносный День... Я тогда воспринял это (да и теперь так воспринимаю) как знак очищения от многочисленных моих тяжких грехов — "Никто же да плачет прегрешений, прощение бо от гроба возсия!"
Ах, незабываемый день! Незабываемое время!..


Архиерей, которого я знал ближе других, кто был моим духовным отцом и кого я считаю своим учителем и благодетелем — покойный архиепископ Киприан (в миру Михаил Викентьевич Зернов), так же как и Митрополит Иоанн, был выходцем из интеллигентской среды. (Если Митрополит Иоанн состоял с Лермонтовым в родстве, то будущего Владыку Киприана мать нарекла Михаилом в честь великого поэта.) Родился он в 1911 году в Москве. Прадед его был состоятельный купец, но так как он был весьма многочаден, то дед Владыки, получивший свою долю наследства, был вовсе не богат.
Владыка вспоминал, что в их доме были иконы и перед ними лампадки, но он не помнил, чтобы когда-нибудь эти лампадки теплились. А когда клирики приходского храма являлись в их квартиру в Подсосенском переулке, чтобы "славить Христа", все обитатели прятались.
— Их встречали только бабушка и я, — вспоминал Владыка.


Религиозность в нем проявилась рано. И не просто религиозность, с 11 лет он стал прислуживать в церкви, в той самой, где был крещен — "Введения в Барашах" у Покровских ворот. Там он исполнял самые разные послушания — был алтарником, чтецом, ризничим... Он, бывало, говорил:
— Нам не только ничего тогда не платили в храме, но мы сами из дома еду носили, чтобы кормить священников.


Иногда он рассказывал, как начинал читать по-славянски. Учителем его был псаломщик Димитрий Иванович. Этого человека я хорошо помню, в мое время — в конце шестидесятых годов — он трудился на Ордынке, был регентом левого хора. Несколько неврастеничный, в очках с толстыми стеклами, он мне очень напоминал Д.Д.Шостаковича, только изрядно опростившегося. Владыка говорил:
— Я стою на клиросе, читаю... Стоит сделать неправильное ударение, Димитрий Иванович изо всех сил толкает в бок.
А читать ему приходилось очень много, прислужников в храме тогда почти не было. Один раз он до того "зачитался", что возгласил нечто вовсе невероятное:
— Глас девятый!
(В обиходе Православной Церкви только восемь гласов.)


А время было жуткое — самый разгар гонений на верующих, да и церковные нестроения. Владыка говорил:
— Мне не страшно было веру потерять. Я через все прошел. Я в детстве видел, как батюшки в Алтаре дрались...


В дальнейшем на многие годы жизнь его была связана с театром. (Это, кстати сказать, было одно из наших с ним существенных разногласий — он навсегда сохранил слабость к зрелищам и лицедеям, а я, грешник, терпеть не могу всего этого.) Впрочем, то, что сцена стала его профессией, не только его вина. На поступление в театральную студию его благословил священник.
— Он мне так сказал, — вспоминал Владыка: — "Ты мальчик нравственный, тебе это не опасно. А они тебе там голос поставят".
Насколько мне известно, в театре он не столько играл, сколько занимался административной деятельностью — был заведующим труппой и, как свидетельствовали очевидцы, с труднейшей этой должностью он справлялся блестяще.
С Церковью же, однако, он никогда не порывал, все знали, что он верующий. На праздники он старался освободиться от спектаклей и репетиций и ходил в храм. Летом 1944 года после успешной сдачи экзамена, который принимал сам легендарный протопресвитер Николай Колчицкий, будущий наш Владыка принял священный сан.


Первый приход, на котором он служил после рукоположения, была Троицкая церковь в селе Наташине (Люберцы) под Москвою. Любопытно, что самые последние годы он жил неподалеку, в доме на самой окраине новой Москвы, на Косинской улице. Когда-то в этих местах сплошь были деревни, и он все их исходил пешком — треб тогда было много, а церквей маловато. Время было военное, голодное, но почти в каждом доме для батюшки угощение — водка, картошка, соленые огурцы и капуста... Когда я принял сан, он делился со мною своим опытом.
— Если придешь на требу в какой-нибудь дом и тебя будут угощать — не отказывайся, не обижай людей... Только запомни одно правило. Если за столом тебе вдруг захочется выпить еще и еще немного посидеть, немедленно вставай и уходи.


С сорок пятого по сорок восьмой год о. Михаил Зернов был настоятелем Покровского храма у станции Тарасовская Северной дороги. А затем ему довелось заново открывать Скорбященскую церковь на Большой Ордынке. Этот храм стал его любимым детищем (если так можно выразиться по отношению к церкви). Он был там настоятелем почти сорок лет. За эти годы сменились поколения прихожан, но одно оставалось неизменным — любовь пасомых к своему пастырю, а потому еже и к архипастырю...
Владыка с улыбкой передавал мне слова протоиерея Всеволода Шпиллера, который был настоятелем соседнего храма — "Николы в Кузнецах".
— Он мне сам говорил. Одна простая женщина подошла к нему и сказала: "Вот, батюшка, вы такой культурный, такой ласковый, а вас не любят... А вот на Ордынке отец Михаил, он кричит на нас, как председатель колхоза, а его — любят..."


Епископом Владыка стал довольно поздно. Тут было, я полагаю, много причин. Одна из них та, что он ни за что не хотел расставаться со своей родной Москвой и, главное, со своим храмом на Ордынке. (Впоследствии он решительно отказался от кафедры вне Москвы и ушел на покой, оставаясь почетным настоятелем Скорбященской церкви.) Иногда он говорил, шутя:
— Я в пятьдесят лет в архиереи пошел, чтобы мальчишкам руки не целовать...
Тогдашних молодых архиереев, которых во множестве рукополагал митрополит Никодим (Ротов), он всегда называл "мальчишками".


Близость, которая возникла у меня с Владыкой Киприаном, была отчасти предопределена. Я вырос на Большой Ордынке в доме № 17, там и сейчас живут моя мать и брат. А Скорбященский храм стоит почти напротив нашего дома, его номер — 20.
Мне шел одиннадцатый год, когда церковь открылась заново, и я иногда заходил туда. Не сказать, чтобы очень часто, но непременно всякий год на Пасху. Впрочем, кто именно там служит, я никогда не интересовался, хотя кое-что об отце Михаиле Зернове слышал — в прежние годы его знали многие приятели моего отца — литераторы и актеры.
В 1964 году я принял Святое Крещение, но в церковную ограду вошел не сразу — не было у меня наставника, никто мною тогда не руководил. Однако же тяга к Церкви у меня была, и вот в 1967 году 5 января вечером, под Рождественский сочельник, я пришел в Скорбященский храм и попал на общую исповедь, которую проводил Владыка. Он делал это трижды в год — под Сочельник, на первой неделе Великого Поста и на Страстной, под Великий Четверг. Говорил он вообще превосходно, а в такие дни — в особенности. Это были не столько "общие исповеди", сколько проповеди с призывами к покаянию... В тот самый Сочельник я первый раз в жизни сознательно приобщился Святых Христовых Тайн.
А накануне Пасхи того же года меня представили Владыке Киприану, и он благословил мне молиться в Алтаре. Прошло еще некоторое время, и я стал его иподиаконом.
Примечательно, что я сейчас в какой-то мере исполняю пожелание самого владыки. В самом начале нашего знакомства, в 1968 году, показал ему свои воспоминания об Анне Ахматовой. После этого он, полушутя, спросил:
— А обо мне ты напишешь воспоминания?
Я деликатно промолчал. Я тогда еще слишком мало знал его.
А Владыка продолжал в том же тоне:
— Ну, раз ты об Ахматовой написал, то обо мне должен... Я, как-никак, архиерей... А она — кто?.. Баба!


Владыка говорил:
— Среди нашего брата, священнослужителей, есть профессионалы и дилетанты.
Сам он был профессионалом высочайшего класса. У него была способность все видеть и все замечать — всякую мелочь в облачениях, погасшую лампадку, сдвинутый с места аналой...


Я навсегда запомнил незначительный эпизод, свидетелем которого стал в самые первые дни после того, как мне благословлено было молиться в Алтаре. В самом начале всенощной протодиакону нужно было отдать кадило и выходить на амвон. А прислужники, как назло, все разбежались... И вдруг я вижу, что Архиепископ, как простой пономарь, принимает кадило. В этот момент он и не думал о своем высоком сане, ему важно было, чтобы в богослужении не произошло никакой заминки. Он вообще был великим ценителем красоты и стройности богослужений и частенько нам говаривал:
— Вы настоящей службы и не видели. Я — еще видел.


Или такой случай. В Москве свирепствовала эпидемия гриппа. В Скорбященском храме заболели все священники кроме одного. В результате в воскресный день некому было служить панихиду после ранней литургии. Я поднялся к Владыке в его комнату на колокольне, он, как обычно в это время, лежал на своем диване... Узнав, что батюшки заболели, он сейчас же поднялся, облачился и пошел служить панихиду. Сам читал записки, говорил ектеньи, возглашал "Вечную память"...


В родительские субботы — дни особого поминовения усопших — через Алтарь Скорбященского храма проходят кипы поминальных записок, батюшкам приходится "вынимать" многие тысячи просфор. В такие дни Владыка Киприан служил позднюю литургию в приделе, но еще во время ранней приходил в главный Алтарь, чтобы помочь вынимать просфоры.
Помнится, все — и клирики, и прислужники — на солее читают поминания, в Алтаре только он и я. На этих службах вынутые просфоры складываются в эмалированные ведра, вот я и говорю Владыке:
— Я вам сейчас дам ведро.
— Ведро? — переспрашивает он. — Ведро дают корове. А я — архиерей... Ты бы сказал: я вам дам сосуд.


Тут я хочу продолжить "животноводческую" тему.
Поскольку Владыка Киприан был архиереем заштатным, то у него бывали проблемы с прислужниками. По большей части этим занимались немолодые прихожане, как правило, профессионализмом не отличавшиеся. Помнится, облачают они его в Алтаре, возятся, то и дело ошибаются... Владыка терпеливо ждет, пока они управятся, и вдруг произносит:
— В такие вот минуты я чувствую себя, как мерин, которого запрягают мальчишки...
Он часто говорил о себе:
— Архиерей я так, по недоразумению... А истинное мое призвание — пономарь, ризничий...
Действительно, облачения он умел ценить и знал в них толк. В храме на Ордынке — уникальная ризница, множество старинных облачений, таких, что и в музеях нет. А когда он пришел туда настоятелем, там вообще ничего не было — храм открывался заново.


Наверное, никто из архиереев не служил так часто и много, как он в своем Скорбященском храме. Когда в 1964 году его отправили экзархом в Берлин, Владыка предусмотрительно взял у Патриарха Алексия указ о том, что он назначается пожизненным почетным настоятелем своего храма.
Иногда он говорил:
— Меня отсюда можно убрать только по церковному суду.
Последние двадцать лет жизни богослужение было единственным его делом, имея все преимущества архиерейского сана, он не нес никаких связанных с этим тяжелых обязанностей.
В одном из своих писем к Владыке Киприану Митрополит Ярославский Иоанн писал:
"Я не устаю восхищаться Вами и завидовать тому образу жизни, который Вы себе избрали".
(Самому Митрополиту это не вполне удалось. Когда он оказался на покое, то продолжал служить в кафедральном соборе, так сказать, в очередь с новым правящим архиереем.)

Владыка Киприан всегда учил нас правильному, православному отношению к духовенству. Мы должны почитать в клириках благодать сана и именно ей, благодати, воздавать подобающую честь. Совсем маленьким мальчиком он присутствовал при ссоре между священником и старостой церкви. (Кажется, это было в Семипалатинске.) Этот эпизод он часто вспоминал:
— Батюшка кричит на старосту: "Как тебе не стыдно?", а тот отвечает: "Нет, это как вам не совестно..." Он не может, не смеет сказать священнику "стыдно"...


Когда Владыка Киприан начал приближать меня к себе, он был уже на покое. Тогда, да и во все последующие годы, он редко говорил о том времени, когда занимал высокую должность — был управляющим делами Патриархии.
И все же кое-какие сведения на сей счет у меня сохранились. Прежде всего — статистика. Наш Владыка принял управление делами у Митрополита Пимена (будущего Патриарха) и ему же передал вновь. Когда архиепископ Киприан принимал дела, в Москве было около пятидесяти клириков без места, а когда сдавал — два или три.
Один московский протоиерей пересказывал мне отзыв Патриарха Алексия I о деловых качествах архиепископа Киприана. Среди обязанностей управляющего делами есть и такая. Если на имя Святейшего приходит бумага, ее должно изучить и написать краткое резюме. Так вот после вступления Владыки Киприана в должность Святейший поделился с кем-то:
— Как кратко и вразумительно Владыка Киприан пишет резюме. А то преосвященный Пимен, бывало, напишет мне резюме — длиннее самой бумаги.


Другой священник рассказывал мне, что в приемной у Владыки почти никогда не было очереди, ибо он поступал как старые русские сановники — выходил из кабинета и спрашивал каждого посетителя, по какому он делу. (Притом, конечно, частенько оказывалось, что люди пришли не по тому адресу.) А мелкие дела он решал тут же, в приемной.


Я часто слышал, что, будучи еще сотрудником Патриархии (в протоиерейском сане) и позднее, уже в качестве управляющего делами, Владыка Киприан помогал многим людям. Так, мне стало известно, что один из облагодетельствованных им в свое время — саратовский протоиерей отец Георгий Лысенко. Недавно я обратился к этому батюшке с письмом и попросил его поделиться своими воспоминаниями об архиепископе Киприане.
Вот что он написал мне в ответ:
"Бывают в жизни обстоятельства, когда кажется, что круг вокруг тебя замкнулся, и уже из него не выйти. Вот в такой период моей жизни мне и пришлось испытать неоценимую помощь от отца протоиерея Михаила Зернова.
Местными властями моя деятельность по строительству храма в городе Энгельсе была признана незаконной. Кроме того, мне предписывалось уничтожить все, что было сделано (не успели соорудить только крышу), а заодно я был лишен места служения. Вот в это самое время одна надежда теплилась — на Москву. Но не все так просто!
По прибытии в Москву я попытался попасть на прием к управляющему делами Московской Патриархии. Но здесь меня ожидали препятствия и глубокие разочарования.
Личный секретарь управляющего делами прямо, без стеснения совести, потребовал от меня денег, на что я ответил, что у меня их нет. Тогда он сказал: "Так зачем же вы сюда приехали и на кого вы надеетесь?!"
Я тут же ему отпарировал словами прокимна: "Помощь моя от Господа, сотворшего небо и землю". (Разговор наш состоялся в коридоре управления.) Он посмотрел на меня с презрением и недоумением и, передернув плечами, ушел. Некоторое время я находился в состоянии шока... И тут произошло для меня чудо. Дверь, на которую я нисколько не обращал внимания, немного приоткрылась, и я увидел, как мне рукою подают знак, чтобы я вошел. Ко мне были обращены также и негромкие слова приглашения. Я вошел в комнату и увидел двух священников. Тот, который меня позвал, был отец Михаил Зернов. Он обратился ко мне со словами: "Кто вы, откуда и зачем здесь?" Я начал рассказывать, он выслушал внимательно и говорит: "А прошение на имя Святейшего у вас есть?" Я тут же подал ему прошение, он прочитал и говорит: "Поживите несколько дней в Москве, а я прошение Ваше постараюсь передать лично Святейшему (Алексию), он сейчас находится на отдыхе в Одессе".
Дальше не буду описывать, но дело пошло быстро, как клубок распутывается. Закончилось тем, что построенное осталось стоять, а мне было разрешено приступить к церковной службе.
После всего этого я безгранично благодарен был своему благодетелю. Много позже я встретился с Владыкой Киприаном в Загорске, у Преподобного Сергия. Наша встреча была радостной. Меня удивило, что прошло много лет, а он меня узнал, благословил, спросив: "А ты за меня молишься?" "Молюсь, Владыка", — отвечал я.
Царство ему Небесное! В память вечную будет праведник!"


Владыка Киприан был управляющим делами Патриархии в самый разгар гонений на Церковь, которые начал Хрущев.
Помнится, в каком-то разговоре я назвал эту фамилию
Владыка сказал:
— А ты знаешь, что это человек — виновник многих наших бед?
Я верю, да и доказательства тому у меня есть, что архиепископ Киприан, как мог, защищал Церковь и пытался отстаивать от закрытия каждый храм.
Помнится, он никак не мог простить Патриарху Пимену, что тот, будучи управляющим делами, позволил властям закрыть и снести Преображенский собор. Он говорил:
— Я бы такого никогда не допустил. Ну, быть может, сносу я бы и не смог воспрепятствовать, но я бы добился в таком случае, чтобы взамен Моссовет отдал бы нам другое церковное здание...


Вспоминая те печальные времена, он говорил:
— Многие архиереи на Страшном Суде дадут ответ за закрытие храмов. Они тогда боялись за свои дома и автомобили. Я, помню, говорил одному епископу: "Сняли с регистрации у вас священника, так почему же вы немедленно не назначили на его место другого и дали закрыть храм?.. Вы-то чего испугались? Ну, даже если вас самого снимут с регистрации, мы ведь вам дадим другую епархию..."


Костромским архиереем в те годы был Преосвященный Н. Он приехал в Москву к Владыке Киприану и попросил совета. В Костроме тогда было три церкви. Уполномоченный требовал, чтобы одна из них была закрыта... Архиепископ Киприан посоветовал:
— Ты ему скажи, что дашь закрыть ту, где у тебя теперь собор. А собор ты переведешь в другой храм. Но перед тем, конечно, надо будет сделать ремонт... А ремонт затяни... А там, глядишь, у них кампания по закрытию храмов кончится, и все пойдет по-старому...
Так оно и вышло. И по сей день в Костроме служат те три храма.


Теперь почти никто не помнит и не знает, что архиепископ Киприан был инициатором важной реформы в жизни Церкви. Я имею в виду переход священнослужителей на ежемесячную зарплату. (До этого им отдавалась "кружка" — определенная часть приходского дохода.) Однако же с введением в хрущевские времена грабительского налога повсюду возникали конфликты между клириками и финансовыми органами, которые принялись драть с нас безбожно.
И вот тогдашний председатель совета по делам религий В.А.Куроедов заговорил на эту тему с архиепископом Киприаном, который управлял делами Патриархии.
— Что же нам делать? — спросил Куроедов. — Всюду скандалы, судебные разбирательства, к нам идут бесконечные жалобы...
— Выход только один, — отвечал Владыка Киприан, — надо установить для всех священнослужителей твердую зарплату. И уже с нее начислять налоги.
— Хорошо, — сказал Куроедов, немного подумав, — мы можем на это пойти... Но только тогда уже так: у каждого зарплата, и не брать ни копейки больше...
Владыка Киприан улыбнулся и спросил:
— Владимир Алексеевич, вы знаете, кто такой был Патриарх Тихон?
— Знаю, — отвечал тот. — Слышал.
— Так вот Патриарх Тихон говорил о себе так: "Я знаю, меня московское духовенство очень любит. Я думаю, многие из них готовы за меня пострадать. Но я так же твердо знаю, что, если попробую вмешаться в их доходы, они завтра же меня скинут... "Имеяй уши слышати, да слышит".


Владыка Киприан говорил:
— Случалось так, что мы с Куроедовым повышали голос до крика. Но это случалось только в его кабинете и за закрытыми дверями. Когда я выходил оттуда, никто об этом догадаться не мог...


Об уходе своем с высокой должности Владыка мне говорил:
— В это никто не верит, но если бы я сам не ушел, меня бы с этого места не стронули. А ушел я из-за Данилы, работать с ним было невозможно, он все портил, во все вмешивался...
"Данила" — Д.А.Остапов был всесильным секретарем Патриарха Алексия. Предки его, как мне помнится, были чуть ли не крепостными у дворян Симанских, и предан он был Святейшему не за страх, а за совесть. В свое время последовал с ним в ссылку. Следил он за стареньким Патриархом, как нянька за младенцем, именно его попечительность главная причина того, что Святейший дожил до 93 лет.


Провожали Владыку Киприана с почетом. Ему предлагалась любая кафедра кроме трех — Киевской, Ленинградской и Крутицкой. А в Молдавию он мог бы поехать в белом клобуке, т.е. получить сан митрополита. В конце концов, он согласился поехать экзархом в Берлин, но при этом получил бумагу о том, что назначается пожизненным почетным настоятелем своего Скорбященского храма. Несколько раз рассказывал мне Владыка, как он, уходя с должности, прощался с Патриархом Алексием:
— У него даже слезы на глазах навернулись. Он мне говорит: "Вы нас не забывайте... Приходите к нам..." Но в это время в кабинет вошел Данила, и мне показалось, что слезы у него моментально высохли...


Конфликт между Владыкой Киприаном и Д.А.Остаповым, в конце концов, разрешился, но уже после кончины Святейшего. День смерти патриарха я запомнил очень хорошо. Владыка Киприан совершал в своем храме на Ордынке литургию, это была Лазарева суббота, 17 апреля 1970 года. Протодиакон Константин Егоров читал на амвоне поминальные записки. Вдруг к южным дверям Алтаря поспешно подошла Е.В.Прозорова — тогдашняя староста — и взволнованным голосом попросила, чтобы к ней вышел Владыка. Он выслушал несколько слов, сказанных ею, слегка переменился в лице, тут же потребовал бумагу и ручку, быстро что-то написал и приказал подать записку отцу Константину на амвон. Вслед за этим все мы услышали:
— Еще молимся о упокоении души усопшего раба Божия новопреставленного Святейшего Патриарха Алексия и о еже проститеся ему всякому прегрешению, вольному же и невольному...
После слов "Патриарха Алексия" все молящиеся в храме "единеми усты" издали общий вздох или даже стон... Это общее "а-ах!" я так явственно помню уже двадцать лет и, наверное, до смерти своей не забуду.


О том, что произошло дальше, я узнал много спустя. У Владыки Киприана ко дню смерти Святейшего было уже заготовлено поздравление с праздником Святой Пасхи, которое он должен был через несколько дней отправить Патриарху. На этом самом поздравлении он приписал такие слова:
"Дорогой Даниил Андреевич! Примите мои соболезнования по случаю кончины Святейшего Патриарха. Воскресый из мертвых Господь да утешит Вас в Вашей невосполнимой утрате. То, что было между нами плохого, я забыл, помню только хорошее.
Господь да благословит Вас архиепископ Киприан".
Затем поздравление было отправлено в Патриархию
Через несколько месяцев, как мне помнится, на второй день Рождества Христова Архиепискпо Киприан прибыл в Елоховский собор, чтобы по традиции поздравить с праздником местоблюстителя патриаршего престола Митрополита Пимена. Надо сказать, в течение нескольких предыдущих лет Д.А.Остапов при встрече весьма сухо приветствовал Владыку Киприана. А тут, в Алтаре патриаршего собора, в присутствии многочисленных иерархов и духовенства, он поспешно подошел к архиепископу, весьма почтительно попросил благословения и внятно, так, чтобы слышали все, произнес:
— Владыка, друзья познаются в беде.


Отношения архиепископа Киприана с Патриархом (ранее Митрополитом) Пименом тоже складывались непросто. Сначала у них были взаимные неудовольствия, и не могли не быть, ибо они последовательно занимали одну и ту же должность. Однако же после восшествия на Патриарший Престол Владыка Пимен стал лучше относиться к нашему архиепископу. Оба они были традиционалисты, приверженцы старых московских обычаев. Почти всякий год на день явления иконы Божией Матери "Всех Скорбящих Радость" Патриарх приезжал служить на Ордынку. Тут он всегда хвалил приходские порядки, а один раз даже произнес на амвоне по адресу Владыки Киприана целое похвальное слово.
Одна из последних встреч была у нашего Владыки со Святейшим на какой-то конференции. В перерыве пили кофий, там же присутствовал председатель совета по делам религий Харчев. Патриарх сказал ему:
— Преосвященный Киприан — моя опора. У меня все архиереи вот так... (Он сделал рукою волнообразное движение.) Он один — вот так! (И тут он изобразил рукою прямую линию.)


Как-то такое на всенощной в Скорбященском храме патриарх сидел в Алтаре, а архиепископ проповедовал. Святейший повернул голову к одному из своих приближенных и заметил:
— Он говорит как власть имущий.
Но при этом патриарх никогда, ни разу не предложил Владыке Киприану занять какую-нибудь должность, вернуться к активной деятельности.


Пожалуй, главным недостатком нашего Владыки была вспыльчивость, гневливость. Если он замечал какой-нибудь непорядок, мог накричать на виновного, изругать... Но и остывал он так же быстро, как вскипал, после этого он обыкновенно норовил как-нибудь поощрить или утешить того из нас, кому только что досталось. Это качество свое он прекрасно сознавал и даже уподоблял самого себя персонажу К.Станюковича — "Беспокойному адмиралу". Однако же люди мнительные и обидчивые с Владыкой не могли служить. А его близкие, "свои", никогда на него не обижались — мы все знали, что во время приступов гнева в нем говорит не гордыня, не злость, не желание нас унизить, а любовь к порядку, "ревность о Божием доме", желание, чтоы каждый из нас был достоин своего предназначения и сана.
Как-то в общем разговоре зашла речь о действительно строгом архиерее, которого подчиненные не на шутку страшились. Владыка полушутя сказал:
— А меня никто из вас не боится.
На это я ему сказал:
— Владыка, мы действительно вас не боимся. Но мы боимся вас огорчить, расстроить, вывести из себя.
Этот ответ он оценил.


Он часто говорил:
— Эгоисты бывают двух родов. Индивидуальные и семейные. Я — типичный семейный эгоист.
И это в большой степени соответствовало действительности. Его окружали только те люди, которых он сам к себе приблизил, и он трогательно заботился обо всех нас, помогал, защищал...


Весьма показательна в этом отношении история протоиерея отца Иоанна Михайловича Сергеева. В свое время он был привезен в Москву Митрополитом Уральским Тихоном (Оболенским) и был его иподиаконом. На фронт его призвали уже в диаконском сане... И вот году в 1946-м отец Михаил Зернов, настоятель Покровского храма в Тарасовке, пришел в Патриархию, чтобы просить себе диакона. Протопресвитер Николай Колчицкий сказал ему:
— Тут в приемной дожидается диакон Сергеев. Он, кажется, и живет где-то недалеко от Тарасовки.
Будущий Владыка вышел в приемную и громко спросил:
— Кто тут Сергеев?
— Я! — вскричал отец Иоанн и по-военному вскочил с места — он только что демобилизовался.
С этой минуты вся его жизнь шла под покровительством Владыки Киприана. Он служил диаконом в Тарасовке, потом перешел вместе со своим настоятелем на Ордынку. Там отец Иоанн был возведен во пресвитеры, а под конец жизни тяжко заболел. Семь лет он лежал парализованый, но все это время получал свою полную зарплату — столько, сколько платили всем священникам Скорбященского храма.

Обладая острым умом и богатым жизненным опытом, Владыка Киприан великолепно разбирался в людях. Однако же, по доброте своей, мог быть в каком-то случае излишне доверчивым. О себе говорил:
— Может случиться такое: я скажу о каком-то человеке, что он хороший, а он окажется плохим... Но уж ни в коем случае не может быть наоборот: если сказал, что человек плохой, а он окажется хорошим.


Весьма привлекательно было в нем, что он не заискивал перед сильными мира сего. Конфликтовал с секретарем патриарха, повышал голос на "министра исповеданий"... Уже после смерти архиепископа протоиерей Д.С. рассказывал мне об их совместной поездке в Японию.
— Владыка меня там поразил. Мы были на приеме у советского посла, и тот, между прочим, сказал нам: "Я лично от Церкви далек, религия меня совершенно не интересует". А Владыка Киприан ему на это говорит: "Это вполне понятно. Религиозными бывают люди или совсем простые, или высокообразованные". Как он не побоялся так сказать послу?


У Владыки было весьма спокойное, равнодушное отношение к деньгам. Он вовсе не был сребролюбцем, хотя в свое время имел почти неограниченные возможности обогащения. Пожалуй, он, подобно Пушкину, ценил приносимую деньгами "пристойную независимость". Самым существенным его достоянием были дорогие облачения, митры, панагии и кресты, т.е. только то, что необходимо для богослужения. (После смерти душеприказчик отец Борис Гузняков все это безвозмездно раздал многочисленным иерархам и клирикам.)
Весьма характерная история произошла у нас с ним, когда я единственный раз в жизни попросил у него взаймы. Он дал мне требуемые пятьсот рублей, а когда я стал возвращать долг, взять деньги обратно категорически отказался. Объяснял он это таким образом:
— Вообще-то я не люблю давать взаймы. Но уже если дал, то я уже с этими деньгами расстался и больше уже их своими не считаю, в расчет их не принимаю.
Мне известны и другие подобные случаи.


Михаил Ардов. "МЕЛОЧИ АРХИ... ПРОТО... И ПРОСТО ИЕРЕЙСКОЙ ЖИЗНИ

Сравнительно недавно в одном из московских храмов была забавная оговорка. В Евангелии от Иоанна есть греческое слово "епендит" (в русском переводе — одежда). Вся фраза, содержащая это слово, по славянски звучит так:
- Симон же Петр слышав, яко Господь есть, епендитом препоясася, бе бо наг, и ввержеся в море.
Так вот некий батюшка прочел это место так:
— ... аппендицитом препоясася...


Другой московский священник, читая Евангелие от Матфея, вместо "Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененнии..." произносил:
— ...труждающиеся и беременные...


В некоторых случаях после прокимна: "Помяну Имя Твое во всяком роде и роде" произносится стих — "Слыши, Дщи, и виждь, и приклони ухо Твое".
Мне рассказывали, что один из диаконов на этом стихе сбился. Он возгласил:
— Слыши, Дщи, и приклони...
После этого диакон сделал паузу и закончил так:
— ...и виждь ухо Твое.


В городских храмах и в соборах обыкновенно существуют два хора. Один — "левый", который располагается на северном клиросе и поет по будням. Он состоит по большей части из людей вполне церковных. Другой — "правый", его место — на южном клиросе. Этот поет только по праздникам и воскресным дням, и состоит он обыкновенно из профессиональных музыкантов, и из них многие довольно далеки от Церкви.
По этой самой причине произошел в Москве, в Елоховском соборе, да еще и в присутствии самого Патриарха Пимена, — скандальный случай. Было это под праздник Рождества Христова. Тут в начале всенощной весьма торжественно звучит песнопение "С нами Бог!"
Обыкновенно это исполняется так. Солист возглашает:
— С нами Бог, разумейте языцы и покоряйтеся...
А хор подхватывает:
— Яко с нами Бог!
Солист:
— Услышите до последних земли...
Хор:
— Яко с нами Бог!
Далее там есть такие слова: "Бог крепок, Властитель, Начальник мира". И вот солист, которому довелось это петь, то ли имел отношение к армии, то ли по другой какой причине ошибся и спел так:
— Бог крепок, Властитель, Начальник штаба...


Мне рассказывали, что некий диакон, служивший с Владыкой Питиримом (Нечаевым), однажды вместо того, чтобы произнести "архиепископ Волоколамский", возгласил "архиепископ Валокординский". И больше всех над этим смеялся сам Владыка, который в действительности довольно часто принимал валокордин.


В некоем людном городском приходе было несколько чтецов, и существовала между ними конкуренция, каждому хотелось читать Апостола на литургии. Но отец-настоятель решительно предпочитал одного из них — самого голосистого.
Как-то один из чтецов, мучимый завистью, решился на злую шутку. Перед самым чтением Апостола он незаметно переложил закладки в книге, чтобы публично опозорить удачливого соперника.
А тот, ничего не подозревая, выходит из Алтаря, становится перед амвоном, как положено, возглашает прокимен, а затем произносит:
— К Коринфянам послания Святаго Апостола Павла чтение.
— Вонмем! — раздается из Алтаря.
— Бра-ти-е... — звучит протяжно и нараспев.
Но открыв книгу, чтец видит — закладка не на месте. Тогда он надеется спасти положение — еще раз и более протяжно произносит "Бра-ти-е", а сам судорожно листает книгу, тщетно пытаясь найти требуемый текст... И тогда, имея в виду своих завистливых сотоварищей, чтец в отчаянье восклицает на весь храм:
— Да это не "братия", а сволочи!..


И еще одна история, которая трогает меня почти до слез.
(Тут для несведущих требуется пояснение. На литургии, после того, как чтец произносит слова, которыми оканчивается текст из Апостола, священник благословляет его и говорит:
— Мир ти.
А чтец отвечает:
— И духови твоему.)
Так вот представьте себе глухой сельский приход. Служит там старенький батюшка, а помогает ему — поет и читает — его сверстница матушка. Зачастую кроме этих престарелых супругов в храме ни одной души нет.
Вот старушка окончила читать Апостола, муж благословляет ее и возглашает из Алтаря:
— Мир ти, Николаевна!
— И духови твоему, Тимофеич! — отзывается чтица.


Помнится, служил в Ярославском соборе новопоставленный диакон. От волнения он часто ошибался — то чего-то недоговаривал, а то и от себя прибавлял. В частности, на всенощной есть такое молитвенное прошение:
— ...о еже милостиву и благоуветливу быти благому и человеколюбивому Богу нашему, отвратити всякий гнев на ны движимый, и избавити ны от належащего и праведнаго своего прещения, и помиловати ны.
Диакон в этом месте сделал некое прибавление:
— ...отвратити всякий гнев на ны движимый и недвижимый.


Или такой случай. Некий диакон на всенощной читал молитву "Спаси, Боже, люди Твоя..." Но вместо того, чтобы сказать "предстательствы честных небесных сил бесплотных", он возгласил:
— ...предстательствы честных небесных сил бесплатных...
Когда диакон зашел в Алтарь, священник сделал ему замечание:
— Как это можно произнести — "небесных сил бесплатных"?
— А что же тут такого? — отвечал тот. — Разве ангелы за деньги Бога славят?..


Святитель Иоанн Златоуст именуется двояко, в одних богослужебных книгах на греческий лад — "архиепископ Константинопольский", а в других — на славянский — "Константиноградский". Один московский батюшка соединил оба варианта и на отпусте всегда говорит так:
— Святителя Иоанна, архиепископа Константиноградопольского...


Иногда для достижения сильнейшего эффекта даже не нужно коверкать или перевирать слова, достаточно просто ошибиться в ударении. Вот стих, который произносится на заупокойном богослужении:
— ДУши их во благих водворятся.
Некий диакон однажды возгласил так:
— ДушИ их, во благих водворятся!


Некий человек, вовсе нецерковный, первый раз побывав на богослужении, делился своими впечатлениями.
— Очень мне понравилось. Там и за животных молятся...
— За каких животных? — спросили его.
— За крокодила...
— За какого крокодила? Что вы говорите?
— Как же? Я сам слышал, они пели про крокодила...
Этот человек так воспринял на слух песнопение вечерни: "Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою..."


С этим же песнопением связан еще один анекдот, который возник в московской церковной среде. Будто бы некая женщина восприняла этот стих на покаянный лад:
"Да исправится молитва моя, я — к р о к о д и л а пред Тобою".
И будто бы эта прихожанка с сердечным воздыханием прибавила:
— Не только что к р о к о д и л а, еще и б е г е м о т а.


Одна старушка жалуется другой:
— Батюшка у нас очень строгий, злой, он меня ненавидит. Все время пальцем на меня показывает и говорит: "Я тебя съем".
(Так она воспринимала возглас "Мир всем!" и сопутствующее ему благословение десницей.)


В сельских храмах даже на клиросах порой стоят вовсе неграмотные женщины, во всяком случае не умеющие читать на церковнославянском языке. И поют они только то, что запоминают с чужого голоса. Вот яркий пример.
Во время погребения поется, в частности, такое:
"...яко земля еси и в землю отидеши, аможе вси человецы пойдем..." (т.е. в землю все люди пойдем).
В некоем храме клирошане, как видно, подразумевая лежащего перед ними покойника, вместо "аможе вси человецы пойдем" пели так:
— А, может, в человеки пойдет...


Весьма употребительное песнопение — ирмос пятой песни воскресного канона (8 глас) оканчивается таким к Богу обращением:
"...обрати мя, и к свету заповедей Твоих пути моя направи, молюся".
Старушки в некоем сельском храме пели это на свой манер:
"обрати мя, и к свету заповедей Твоих пути моя направи, Маруся".


Другой ирмос начинается словами "Крест начертав Моисей...", а старушки поют:
— Влез на чердак Моисей...


Вместо — "Прокимен, глас третий..." возглашают:
— Проткни мне глаз третий...


Вместо "Елицы (т.е. те, которые) во Христа крестистеся, во Христа облекостеся..." поют:
— Девицы, во Христа крестистеся...


Тут следует добавить, что некоторые краткие молитвословия, которые считаются общеизвестными, нелегко бывает обнаружить напечатанными полностью. Таков, например, причастен (песнопение в конце литургии) "В память вечную будет праведник, от слуха зла не убоится". И в Апостоле и в Типиконе указывается так — "Причастен: В память вечную..."
А потому немудрено, что в одном сельском храме на клиросе это пели отчасти по слуху, отчасти по собственному разумению:
— В память вечную будет праведник, пастух козла не убоится.


Отец Борис Старк рассказывал мне, что когда он вернулся из Парижа в Россию и был направлен для служения в кладбищенский храм Костромы, его поражали поминальные записки. Приходилось молиться об упокоении таких предметов, как "лампа" или "графин"... И только по прошествии времени он овладел обязательным для священнослужителя Русской Православной Церкви умением расшифровывать слова, встречающиеся в поминаниях. "Лампа" следует произносить как "Олимпиада", а "графин" — "Агриппина".


Впрочем, встречаются и такие слова, которые расшифровке не поддаются. (Я, например, так и не смог понять, что имела в виду женщина, которая написала загадочное имя "Риголетта".) Но и тут есть вполне благопристойный выход, в этом случае вслух произносится:
— Ее же имя Ты, Господи, веси.


Архиепископ Киприан в свое время рассказал такую историю. В бытность его еще священником, служил с ним на приходе диакон, большой ценитель юмора. Однажды во время панихиды диакон обнаружил в записке некое немыслимое слово. (Владыка так и не повторил, что в точности там было написано.) Женщина, которая это вывела, вообще-то имела в виду слово "иеросхимонах". (Согласитесь, что возможности для искажения тут богатые.)
Так вот диакон с совершенно серьезным лицом обратился к батюшке:
— Простите, я вот это слово не могу разобрать.
Будущий Владыка прочел и невольно рассмеялся... И далее уже удержаться не мог, так и посмеивался до самого конца панихиды. Когда же она отошла, он обратился ко всем молящимся:
— Я вам уже говорил и еще раз повторяю: если вы не знаете толком какого-нибудь слова или имени, не пишите его в записке... А то вот видите, меня в соблазн ввели — я на панихиде из-за вас смеялся...
При этом Владыка добавлял еще вот что:
— А если бы я им так не сказал, они меня бы обязательно за этот смех осудили.



За годы моего священства я собрал небольшую коллекцию поминальных записок. Кое-что из моего собрания я и хочу здесь воспроизвести.
Самые простые искажения происходят по уже упоминаемой мной причине — незнакомые слова воспринимаются на слух. Вот, например, в ярославских храмах подаются специальные записки с именами людей, которым должна быть возглашаема "вечная память". Для того, чтобы отличать эти поминания от прочих, на них пишут первые слова возглашения: "Во блаженном успении"... Так вот чего только ярославские старушки вместо этого не выводят: "Блаженные", "По блаженству" и даже с фининспекторским уклоном — "во обложение"...
Или слово — "отроковица". Многие его толком не знают, но так как в храме постоянно слышат, то и пытаются воспроизвести кто во что горазд: "раковичку Ирину" или "девицу от рукавицы Зинаиду",


Но есть и такие поминания, которые я бы отнес уже к жанру литургического творчества. В семидесятых годах одна женщина в храме города Мурманска за каждым богослужением подавала такую записку: "О упокоении дважды великомученика Владимира Ленина". В конце концов, это стало известно органам компетентным, и она попала в психиатрическую больницу. Вышла она оттуда месяцев через шесть и больше "дважды великомученика" уже не поминала.


Вот еще один подлинный случай. К некоему батюшке подошла женщина и попросила его помолиться об упокоении души Владимира Ильича Ленина. Священник делать это категорически отказался, а свой отказ объяснил следующим образом:
— Как известно, Ленин — вечно живой. А живых за упокой не поминают.


Одной верующей женщине пришлось в восьмидесятых годах сидеть в Краснопресненской пересыльной тюрьме. Соседка по камере заметила, что она молится, и сказала:
— Я тоже одну молитву знаю. Только она мне почему-то не помогает.
— А какую же ты молитву знаешь? — поинтересовалась та.
— А вот какую, — отвечала соседка. — Помяни, Господи, царя Давида и бабку его Степаниду...
("Помяни, Господи, Давида..." — начальные слова 131 псалма, а уж "бабку Степаниду" очевидно приплели для рифмы.)


В недавние времена в патриаршем соборе в Москве, когда там в клире состоял архидиакон С.Гавшев, кто-то подавал такую выразительную записку:
"О здравии озлобленного архидиакона Стефана".


Чаще всего творчество в поминаниях проявляется под самый конец записки. Поначалу идут самые обыкновенные имена, а финал бывает оригинальный:
"Царя Давида и всю кротость его" (Цитата, псалом 131).
"Всех военно-убиенных".
"Всех усохших сродников".
"Всех забытых и всех заброшенных".
"Всех сродников по плоти и крови до седьмого колена от Адама и Евы".
"Всех бывших младенцев".
"Всех видимых и невидимых младенцев".


А вот целый пассаж, который я бы назвал поэтическим. (Сохраняю правописание подлинника.)
"Всех воиных убиеных Всех млоденцов безимяных всех млоденцов умерших Всех безродных умерших Всех утопляющих Всех удавляющих Всех згорающих Всех убивающих и Всех умерших".


Еще как бы стишок:
На поле лежавших
в огне горевших
великих мучеников
за нас грешных.


Или вот такие лирические послания на тот свет:
Вечный покой новопреставленной Раисе.
Упокой, Господи, ее многострадальное тело.
Возьми к себе ее ангельскую душу.
(Подпись.)


За упокой Евгений.
Царство тебе Небесное.
Мир праху твоему.
Пусть земля будет тебе пухом,
Вечная тебе память.
Низкий тебе поклон.
Придет мой час —
приходи за мной.
Твоя Тамара.


За упокой Сергея.
Мой любимый хороший я люблю тебя.
Мой милый хороший я люблю тебя.
Сережа мы с тобой встретимся лет через 50.
Лариса
извини за почерк
(Подпись.)


И еще о творчестве. В простом народе еще живы старинные заговоры, которые в свое время собирал и опубликовал М.Забелин ("Русский народ, его обычаи, обряды, предания..."). Жанр этот не только существует, но, как видим, и модернизируется. Вот "молитва", которая попала ко мне в 1989 году. Привожу ее полностью с сохранением всех особенностей подлинника.
"молитва. Шел Господь Иисус Христос с востока вель собой 1012 ангелов 1216 апостолов встретились с ними Мати Божия сын мой куда Ты идешь я иду к новорожденой робе Божией Евдокии узнать откуда взялся рак рак откуда ты взялся от тоски или сердцем или от глаза или от жизни или от буйного ветра иди рак туда тут тебе небыть в рабе божеи Евдокии червоного кровь непить белого тела некрушить не косить не сушить иди рак в синию море пей рак морскую воду и глатай рак морской песок и глатай рак морской камень
аминь аминь аминь".


В заключение еще несколько перлов из моей коллекции.
"Убивенца Ивана".
"Беременную, первородящую Клавдию".
"Ожидаемого младенца Юрия (Георгия)".
"Неопознанного младенца Сергия".
"Листопадную Марию".


Записка, свидетельствующая о дикости и темноте:
"За упакой
Ксению Питербурскую
царя Давида
чудотворца отца Сирофима
Казанскую Божью Мать
Николая угодника
и всех святых".


Святой мученик Вонифатий, живший в III веке, как верят православные русские люди, помогает исцелять пьяниц, и по этой причине ему весьма часто заказывают молебны. Одна старушка, которая молилась об исцелении от пьянства своего сына, написала имя святого по собственному разумению:
"Мученик В и н о х в а т и й".


Довольно много ошибок связано с написанием слова "новопреставленный", т.е. недавно умерший. (Так поминают покойников до сорокового дня.) В записках пишут:
"Вновь приставленная Анна".
"Мною представленная Таисия".
И, наконец, о той записке, что вынесена в заглавие. Она попалась мне лет двадцать назад в Скорбященском храме на Большой Ордынке. Там после некоего перечня имен было приписано:
"и ногу приставленную".
Так написательница восприняла на слух все то же слово — "новопреставленная".


Скончался некий архимандрит. В его келье под кроватью обнаружили чемодан, где было аккуратно сложено приготовленное на случай хиротонии архиерейское облачение. А поверх всего находилась каллиграфическим почерком переписанная речь, которую покойный намеревался произнести при наречении его епископом. Первые слова были такие:
— Никак не ожидал


У меня есть знакомый священник, человек довольно крутого нрава. Когда гнев этого батюшки обращается на его матушку, то она смотрит на мужа с кротостию и проникновенно говорит:
— В архимандриты рвешься?..


Надо сказать, что монашествующие — даже самые благочестивые из них — с древнейших времен вовсе не чуждались юмора. Есть свидетельства о том, что со своими учениками шутил Святой Антоний Великий, то же самое позволял себе и Преподобный Серафим Саровский...
Как некое наглядное доказательство позволю себе привести здесь старинный церковный анекдот, который, по всей видимости, возник именно в монашеской среде. Некий подвижник шел по пустыне и вдруг заметил, что навстречу ему идет лев. Предчувствуя неминуемую гибель, монах взмолился:
— Господи, сделай так, чтобы лев этот стал православным.
И чудо свершилось — лев встал на задние лапы, передние воздел к небу и человеческим голосом произнес молитву, которую православные читают перед вкушением пищи:
— Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении, отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения...


Насельник Троице-Сергиевой лавры архимандрит М. отличается острым языком и изрядным чувством юмора. Однажды он услышал, как опоздавший на трапезу обратился к присутсвующим со словами:
— Приятного аппетита.
Отец М. задумался на секунду и сказал:
— Когда говорят: "Мир всем", надо отвечать: "И духови твоему". А когда говорят: "Приятного аппетита", следует отвечать "И брюхови твоему".


А вот шутка, которая возникла в восьмидесятых годах среди братии Оптиной Пустыни.
— Какие слои населения наиболее вовлечены в перестройку? Рабочий класс, колхозное крестьянство, трудовая интеллигенция и передовое советское монашество...


Наместник одного из монастырей рассказывал, что как-то раз явился к нему старый монах, который когда-то подвизался в обители, впоследствии разоренной.
— А какое же у тебя там было послушание? — спросил отец наместник.
Тот стал двигать руками так, будто дергает веревки, и, имитируя колокольный звон, приговаривал:
— Все монахи — воры, воры!.. Все монахи — воры, воры!.. Архимандрит — плут, плут!.. Архимандрит — плут, плут!..


"Один человек сказал великому Антонию:
— Ты самый великий монах на всем Востоке!
— Дьявол мне это уже говорил, — отвечал Антоний.


Некий мудрец века сего посетил однажды авву Зенона.
— Отче, — спросил он, — можешь ли ты сказать мне, что такое философ?
— Философ — это слепец, который ищет в темной комнате черную кошку, когда ее там нет, — отвечал старец.
— А кто же тогда богослов?
— Богослов это то же самое, но иногда он находит кошку...


Однажды епископ посетил монастырь в пустыне. Братья, жившие там только на хлебе и воде, лезли из кожи вон, чтобы приготовить для епископа подобающую трапезу.
В конце обеда, трепеща, они спросили его:
— Владыка, как ты нашел нашу козлятину?
— Случайно, под листиком салата, — отвечал епископ.


Старец упрекал молодого монаха:
— В твоем возрасте я работал по десять часов в день, а еще десять проводил в молитве.
Молодой монах отвечал:
—Я восхищаюсь твоим юношеским рвением, отче, но еще больше меня восхищает твоя зрелость, благодаря которой ты оставил эти крайности.

Одного старца как-то спросили:
— Почему это, отче, всякий раз, когда брат, живущий с тобою в келье, принимается петь псалмы, ты высовываешься в окно?
— Чтобы никто не подумал, что я его истязаю.


Другой старец говорил:
— Я помню, прежде женщины, смущаясь, краснели. А теперь они смущаются, если покраснеют.


Авва Филатерий однажды сказал:
— Женщины догадываются обо всем. Ошибаются они только тогда, когда думают.

Особенно льнут к нынешним "старцам" те из верующих, кто боится ответственности за свои поступки и стремится переложить возможную вину за принятые решения на своего духовного отца. В этом отношении современные духовники заслуживают самого искреннего сочувствия — какими пустяками им то и дело приходится заниматься!
Некий православный христианин, москвич, иногда выражал желание пожить уединенно в загородном доме. И вот такая возможность представилась — хозяева одной дачи должны были уехать, и ему предложили там пожить бесплатно.
— Ну, — вдруг сказал этот человек, — я это так решить не могу. Я должен съездить в Троице-Сергиеву лавру, взять благословение у своего духовного отца.
Через несколько дней, после поездки туда, он объявил:
— Нет, мой старец не благословил мне жить за городом. Он говорит: "Как это можно, бросить в московской квартире одинокую, больную старуху мать..."
Вот какого типа "проблемы" приходится "разрешать" нынешним нашим "старцам".


Весьма умилил меня рассказ об одном прославившемся высотою своей жизни архимандрите. Собеседник назвал его "старцем". Тут батюшка ужасно смутился, замахал руками и торопливо проговорил:
— Нет! Нет! Не старец! Не старец!.. Старичок...


Я слышал любопытный отзыв Митрополита Алма-Атинского Иосифа (Чернова) об одном из самых популярных нынешних старцев:
— Он такой добрый, он так вас любит, что готов всех вас в Рай вилами затолкать!..


Прежде чем продолжить тему экзаменов, я хочу сказать несколько слов о так называемом "заочном секторе" духовной школы. Вот это — дело совершенно новое, невозможное для старой России. Теперь же, когда нужда в священнослужителях не может быть удовлетворяема за счет нескольких семинарий и академий, многие люди принимают священный сан, не имея специального образования, а потом поступают на "заочный сектор". И по возрасту своему, и по развитию они в массе недалеки от тех "бурсаков", которые обучаются и живут в стенах учебного заведения.
Помню одно из самых первых моих впечатлений о заочном секторе. Первый класс. Экзамен по Новому Завету. "Бурсаки"-заочники сидят в аудитории, шуршат страницами книг и конспектов — вот-вот появятся экзаменаторы.
Неподалеку от меня сидит совсем молодой батюшка с удивительно чистым и наивным лицом. Вот он оторвался от книги и вслух произносит:
— Тут сказано, что на восьмой день было обрезание. А что там такое обрезали?
Раздается общий смех.
Мне его жалко, я говорю ему:
— Если тебе это достанется, скажи только, что на восьмой день было обрезание. Уверяю тебя, экзаменатор больше ничего не спросит...
— А вдруг спросит?..


На экзамене по Ветхому Завету семинарист рассказывал историю праотца Лота (Бытие, гла 19). Преподавателю приходилось буквально вытягивать из него слова:
— Ну, а что дальше было?
— А потом Лот с дочерьми вышел из Сигора...
— А дальше?
— А дальше он стал с ними жить в пещере...
— Ну, а потом?
— А потом он их обрезал...


Как-то такое "бурсак" оговорился: вместо того, чтобы сказать, что Господь пятью хлебами накормил пять тысяч человек, он сказал:
— Пять человек съели пять тысяч хлебов и насытились...
Преподаватель переспросил:
— Пять человек съели пять тысяч хлебов? Это в своем роде — тоже чудо.


Справедливости ради надлежит заметить, что юмор в семинарии не всегда возникает по вине "бурсаков", иногда его привносят и сами преподаватели. Вот два примера, позаимствованные мною из книги "Семьдесят семь православных коанов".
Преподаватель на уроке Ветхого Завета говорит:
— На Синайской горе у Моисей с Богом произошла встреча на высшем уровне...
На уроке разбирают евангельский отрывок о блуднице, пойманной фарисеями и приведенной ко Христу. Вопрос из класса:
— А куда девался мужчина — тот, который с ней согрешил?
Преподаватель ищет в тексте.
— Нет тут никакого мужчины. Убежал, наверное...


И еще одна, на мой взгляд, самая забавная история.
Шел экзамен по предмету катехизиса. Преподаватель спрашивает:
— Какая заповедь была дана прародителям в Раю?
Семинарист невозмутимо говорит:
— "Плодитесь и размножайтесь".
Удивленный преподаватель даже переспросил:
— Как? Как?
— "В поте лица своего", — отвечает "бурсак".
(Для несведущих тут требуется пояснение. Заповедь божия Адаму и Еве — не есть от древа "познания добра и зла" (Быт. 2, 16). Что же касается слов "плодитесь и размножайтесь", то это никакая не заповедь, а Божие благословение (Быт. 1, 28). "В поте лица своего" должен был есть хлеб Адам по изгнании из Рая, в наказание за нарушение заповеди (Быт. 3, 19).


Мне рассказывали об одном архиерее, вернее, о проповедях его особенных, которые он говаривал дважды в год. Первая была — в Неделю жен-мироносиц. В этот день Владыка возвеличивал женщин, говорил о том, что именно они не покинули Господа Иисуса и тогда, когда мужчины — апостолы — в страхе разбежались. О том, что за верность свою жены-мироносицы первыми удостоились принять весть о Воскресении Христовом. И вся церковь, весь храм, разумеется, заполненный почти сплошь женщинами, все — плакали от умиления...
Но совсем иная проповедь бывала на День Усекновения Главы Святого Иоанна Предтечи. Тут Владыка говорил о женщинах совсем иное. Он проклинал Иродиаду и дочь ее, винил их в убийстве величайшего праведника, бичевал женское распутство и коварство, говорил о бесчисленных преступлениях, которые совершались самими женщинами или мужчинами по их внушению... И опять вся церковь рыдала навзрыд...


Мой друг протоиерей Б. Г. в пятидесятых годах служил в Преображенском соборе, который был впоследствии снесен. Это был кафедральный храм тогдашнего Митрополита Крутицкого и Коломенского — Николая (Ярушевича). Отец Б. рассказывал мне, что всякий год в Прощеное воскресение Митрополит приглашал все соборное духовенство в один из кабинетов ресторана при гостинице "Ленинградская" (высотный дом на Каланчевке). Происходило это за два часа до вечернего богослужения. Стол был довольно обильный, но без спиртного — блины, соленая рыба, икра, чай, пирожные, конфеты... И каждый раз во время этого застолья Владыка говорил со своими клириками на одну и ту же тему.
— Завтра начинается первая седмица Поста. В это время враг (сатана) особенно лютует, и его нападению прежде всего подвергнутся женщины... Так что я вас всех призываю быть внимательными к ним и снисходительными, чтобы и вам не искуситься, не впасть в гнев и раздражительность...
И по свидетельству отца Б. предупреждение это не бывало лишним. С началом Поста даже алтарницы — старые монахини — из смиренных и покорных становились фуриями...


Как-то такое был у меня доверительный разговор с одной советской начальницей, она занимала должность секретаря Ярославского райисполкома, и в ее ведении были все тамошние церкви, в том числе и та, где я служил. Она рассказывала мне о своих посещениях храмов, о том, как безобразно ведут себя там верующие женщины — переругиваются, едят и пьют прямо в храме...
— Как же это можно? — говорила она. — Где же у них вера? Ведь церковь это место, которое должно быть для них святым...
В ответ я ей рассказал такую историю.
— Как-то раз на правительственном приеме Сталин вдруг заметил Д.Поликарпова и спросил его: "Как дела?" А Поликарпов в то время был руководителем Союза писателей, и он стал жаловаться Сталину на своих подопечных: они мало пишут, пьянствуют, не платят партийные взносы, ведут себя аморально и пр. и пр. Сталин все это выслушал до конца, а потом сказал: "Других писателей у меня нет". Вот так и я вам могу сказать, — говорил я секретарю райисполкома, — других верующих у нас нет... Они ведь к нам не с неба опускаются. Это — советские люди. Они воспитываются в очередях, в магазинах, на автобусных остановках, на вокзалах и в поездах. Уверяю вас, это не мы и не религия сделали их такими, а вся советская жизнь...


Продолжая эту тему, можно сказать, что не одна эта ярославская начальница сетовала на невоспитанность и грубость в наших церквах. На это жалуются очень многие люди, которые случайно заходят в храм. Там на них волчицами и тигрицами накидываются старухи: "В брюках женщинам нельзя!.. С накрашенными губами — нельзя!.." Притом и старух этих можно понять — церковь их собственный, обособленный мирок, и они инстинктивно не хотят допускать туда посторонних. Этих темпераментных блюстительниц наружного благочестия великолепно наименовал Митрополит Сурожский Антоний (Блум):
— Наши православные ведьмы.


В хрущевском гонении на Церковь был один особенно неприятный или даже, можно сказать, циничный момент. Я имею в виду то обстоятельство, что священнослужители (мужчины!) почти всюду оказались подчинены женщинам. (Ибо возглавители тогдашних общин, т.н. "старосты", в подавляющем большинстве своем — женщины.) Кое-кто из них сумел сохранить субординацию по отношению к клирикам, но у великого числа "ктиторов" в юбках самолюбие и желание управлять возобладало над религиозностью, и бедные наши батюшки бывали в весьма неприятных и даже унизительных положениях.
При мне одна староста говорила про своего настоятеля:
— Он у меня пятый год служит.
Управляющий делами Московской Патриархии Митрополит Ростовский Владимир (Сабодан) упоминал в докладе старосту на Псковщине, которая за годы своего управления приходом "сменила" 22 настоятеля.


Проблема эта вовсе не нова. Святитель Иоанн Златоустый еще в IV веке сетовал на то, что женщины вмешиваются в управление Церковью. Мне передавали слова протоиерея Валентина Свенцицкого, который говорил так:
— Католичество страждет от "папства", а Православие — от "бабства".


Вспоминается мне мысль все того же Святителя Иоанна Златоустого. Звучит она приблизительно так: Господь создал мужчину для дел общественных, а женщину — для домашних, и горе будет тем временам, когда это положение переменится.


Как-то сидел я в приемной епархиального управления.
Посетители шли к секретарю Владыки — архимандриту. Неподалеку от меня сидели и потихоньку переговаривались три женщины. Как я понял, они приехали просить обратно своего батюшку, которого перевели от них в другой храм. Через некоторое время одна из женщин встала, сложила руки лодочкой и подошла ко мне, чтобы взять благословение. При этом она сказала:
— Батюшка, благословите на мирную встречу с отцом архимандритом.


Маститый протоиерей В. Б. рассказывал мне об одной замечательной сцене, которой когда-то был свидетелем. Произошло это в начале шестидесятых годов. По какому-то делу он пришел к епископу Леониду Можайскому, викарию Московской епархии. Впоследствии — Митрополит Рижский и Латвийский (Поляков). И тут вдруг к Владыке явилась целая депутация женщин из какого-то подмосковного прихода.
— Владыка, пришлите нам другого батюшку.
— А ваш-то чем плох? — спрашивает епископ. — Пьет он, что ли?
— Нет, он у нас в рот спиртного не берет.
— Плохо служит?
— Служит хорошо, проповеди нам читает...
— Так в чем же дело? Почему вы его не хотите?
— Уж очень мал ростом...
Тут архиерей рассвирипел:
— Вон отсюда, нахалки!.. Я вам по росту еще подбирать буду!


В 1982 году Ярославский Митрополит Иоанн перевел меня с одного прихода на другой. Народ на новом месте привык ко мне довольно быстро, но там была группа, которая желала возвращения моего предшественника.
И вот как-то вызывает меня к себе секретарь Митрополита и показывает мне письмо, в котором некоторые мои прихожанки просят меня убрать и вернуть им прежнего священника.
— Берите это письмо, — говорит мне секретарь, — они все тут подписались, и вы их возьмите себе на заметку...
— Нет, — говорю, — батюшка, я этого письма брать не буду...
— Как? — удивляется он. — Почему?
— А потому, что это — женщины. Сегодня они очень любят его, а завтра точно так же будут любить меня...
И, конечно же, вышло по-моему.


Чтобы читатель не принял вышеизложенное за хвастовство или самовозношение, я приведу здесь слова одного старого батюшки, который, бывало, говаривал:
— Если березовое полено облачить в фелонь, а сверху надеть на него камилавку — у него сразу же появятся поклонники. (Читай — поклонницы.)


Известно, что на Руси самый почитаемый угодник Божий — Святитель Николай Мирликийский. Это относится и к нашим бедственным временам, а среди тех, кто питает к Святому особенное доверие, есть не только церковные, но и совсем дикие люди.
(Тут надобно заметить, что у этого Святителя два дня празднования — день преставления (6/19 декабря), т.н. "Никола зимний", и день перенесения мощей (9/22 мая), т.н. "Никола летний".) И вот некая женщина заявила священнику:
— Я никакого Бога не знаю... Я верю только в "Николу летнюю" и в "Николу зимнюю", и обе мне помогают.


Зашли как-то к деревенской старушке два бродячих художника, которым очень надо было подработать. Поглядели они на божницу и говорят хозяйке:
— А икона Николы у тебя есть?
— Как же! Есть, родимые, вот она...
— Так ведь это у тебя — "Никола летний". А где же у тебя "Никола зимний"?
Бабка всполошилась, а они говорят:
— Давай мы тебе напишем икону, будет "Никола — зимний".
— Сделайте милость...
И вот они написали ей Святителя Николая в шубе с меховым воротником и в шапке.
Бабка радехонька, заплатила им, а "образ" на божницу поставила. Зашел как-то раз к ней местный священник, посмотрел и изумился:
— Это что же у тебя тут такое?
— Это, батюшка, у меня — "Никола — зимний"... Вот "летний", а этот — "зимний"...
— Сними, — распорядился батюшка, — и в печке сожги.


В одном храме была большая икона — "Страшный Суд". Господь — грозный Судия. Ангелы, сонм праведников, толпы грешников, влекомых в Ад, черные фигурки падших духов, словом, сюжет известный. И вот заметили, что некая старушка ставит перед этой иконой свечку таким образом, что она горит прямо перед одной из черных фигурок...
— Ты кому это свечку ставишь? — спросили ее.
— А что? — старушка даже и не смутилась. — Еще неизвестно, куда попадешь... Может, и в Ад угодишь... А своего "человечка" везде иметь надо...


— Здравствуй, батюшка, я пришла.
— Здравствуй. Очень хорошо, что пришла. Что скажешь?
— Я объявляю голодовку.
— Как? Для чего? Против кого?
— Против Бога.
— А ты что — очень рассердилась на Бога? Обиделась?
— Нет: просто похудать хочу.


К священнику подходит прихожанка и говорит:
— Батюшка, благослови меня на подвиг юродства.
А батюшка, который ее довольно хорошо знал, говорит ей с предельной откровенностью:
— А зачем тебе подвиг юродства? Ты и так дура.
Женщина обиделась и нашла себе другого духовника.


В книге, которую я уже цитировал, "Семьдесят семь православных коанов", есть несколько эпизодов, вполне пригодных для этой главы. Например, такие монологи и диалоги:
Прихожанка рассказывает:
— Я уже давно заметила: как пойду на всенощную в день Преподобного Серафима Саровского, так меня Бог всегда наказывает...


Две бабушки разговаривают в храме:
— Порасселись тут, узлов понаставили...
— Спаси ж тебя Господи!
— Нет, это тебя спаси Господи!..


— Хотели мы съездить одну болящую помыть, да вовремя вспомнили, что в тот день Казанской иконы праздник — грех большой работать, ну и не поехали...


— Вначале ее в церковь затащили, и ей там жутко понравилось. А потом она меня туда затащила, и мне там тоже жутко понравилось...


Диалог двух женщин в притворе семинарского храма:
— Ты куда идешь? Там людей нет — одни семинаристы.
— Я причаститься.
— Да у них и причастие учебное...



Михаил Ардов. "МЕЛОЧИ АРХИ... ПРОТО... И ПРОСТО ИЕРЕЙСКОЙ ЖИЗНИ

Было отпевание. Покойник как покойник. Но... на нем были зачем-то очки и галстук (только шляпы не хватало). Но самое интересное было под сложенными руками - брошюра, положенная заботливыми родственниками: «Как вести себя на кладбище». Они видимо решили, что в книжке этой содержится инструкция для покойников...


Кадит диакон алтарь и громко читает 50 псалом. На его пути стоит чтец, отличавшийся очень худощавым сложением.
Диакон кадит чтеца и читает: "Возрадуются кости смиренные..."


Игумен один рассказывал.
Приходит к нему бабка и говорит «Батюшка, мой Васенька умер, и никто не отпел, так похоронили! Отпойте заочно».
Он говорит: «Конечно, давайте»., Отпевает р.б. Василия, бабушка заливается слезами. После отпевания он у нее и спрашивает "А кто он вам был? Муж, сын?"
- "Отче! Это КОТИК мой был!"


( Дальнейшее веселие )

Оригинал взят у dr_verhovcev в Устами священника